Читать книгу «Япония в раннее Средневековье VII-XII века. Исторические очерки» онлайн.
Почти все представители столичной знати несколько раз в течение жизни командировались на 2–3 года (по закону — на 4–6 лет) в провинции, на должности губернаторов (куни-но цукаса, куни-но ками), вице-губернаторов (сукэ) и других чиновников губернаторских управлений [219]. Служба в провинциях давала столичной знати дополнительные возможности для обогащения за счет обработки пустовавших земель и усиления эксплуатации крестьянства. В первые десятилетия VIII в. среди этого слоя знати были и чиновники, стремившиеся строго следовать «Тайхо рицурё» и препятствовать росту частнофеодальной собственности. К их числу относился, например, один из составителей этого свода, а затем губернатор провинций Этиго и Биго (на о-ве Кюсю) Мити-но Обитона, активно проводивший государственную политику поощрения земледелия. В этих целях он настойчиво привлекал крестьян к расширению заливных полей и созданию искусственных озер, но всемерно сопротивлялся захвату освоенных целинных земель столичной и местной знатью и храмами. Этим же отмечена деятельность Фудзивара-но Мутимаро на посту губернатора провинции Оми в 716 г. [281, с. 269–270].
К местной знати (кодзоку) относились начальники уездов (гундзи) и другие уездные чиновники (гэкан) и их родственники. По «Тайхо рицурё», уезды в зависимости от числа деревень делились на пять категорий. Для местной знати существовала своя система рангов (гайи).
Уездные чиновники в отличие от губернских занимали свой пост пожизненно, при их назначении главное внимание уделялось наследственному положению. В VIII в. это были еще главным образом потомки бывших куни-но мияцуко, управлявших до реформ VII в. теми же территориями. Общественное положение уездных чиновников было ниже, чем губернских, но имущественное — в ряде случаев выше. По закону о церемониале уездный чиновник, встретив по дороге любого губернского чиновника, даже самого низшего по должности и рангу, обязан был сойти с лошади и приветствовать его. Должностные же наделы начальников уездов (6 тё, т. е. 6, 3 га) значительно превышали наделы губернаторов (максимум — 2 тё 6 тан — 2,73 га). Вице-начальник уезда получал 4 тё (4, 2 га), остальные уездные чиновники — по 2 тё (2,1 га) земли [271, с. 96–97]. Разумеется, владения и имущество губернаторов далеко не ограничивались должностными землями, а уездные чиновники не получали сезонного жалованья, но последние имели возможность обогащаться за счет крестьян и, кроме того, владели рабами, на которых выдавался надел и которые работали на должностных полях.
Закон гарантировал местной знати ряд привилегий. В частности, сыновья и младшие братья уездных чиновников имели право на обучение в провинциальных школах (кокугаку), существовавших во всех провинциях, за исключением центральных (Кидай). Принимали в эти школы в 13–16-летнем возрасте, обучение длилось до девяти лет. Успешно учившиеся и желавшие продолжить образование молодые люди отправлялись в столицу, сдавали экзамен в департаменте церемоний и чинов и в зависимости от его результата могли быть зачислены в столичную высшую школу (дайгаку). Тем же, кто по окончании провинциальной школы хотел сразу поступить на службу, после сдачи экзамена в столице присваивался чиновничий ранг ([32, с. 129–130]; см. также [309]).
Другой привилегией сыновей и младших братьев уездных чиновников, прежде всего начальников уездов, была служба в дворцовой охране. Сначала это была повинность, превратившаяся, по мнению Киси Тосио, в привилегию благодаря выгодности положения охранников (хёэ). Обязательным условием для вступления в эту должность было умение хорошо стрелять из лука и ездить верхом. В каждом из двух управлений дворцовой охраны (хёэфу) служило примерно по 400 человек. Из одного уезда туда посылали обычно одного человека: в дворцовой охране служили также старшие сыновья столичных чиновников низших рангов — от 6-го до 8-го. Охранники получали сезонное жалованье и ранги [271, с. 94].
Дочерей и сестер начальников и вице-начальников уездов также посылали на службу — во дворец на должность, называвшуюся «унэмэ». Обычно из 2/3 уездов на службу во дворец посылали мужчин, а из 1/3 — женщин. Последние были прикреплены к управлению обслуживания императора (тономори-но цукаса) при департаменте дворцового хозяйства (кунайсё); их обязанностью было прислуживать императору во время обеда во дворце императрицы. Унэмэ должны были обладать хорошими внешними данными; посягать на их честь строго запрещалось. Жениться на них было трудно; их мужьями, как правило, становились столичные аристократы. Хотя должность унэмэ была одной из низших при дворе, среди них встречались женщины, дослужившиеся до 4-го и даже 3-го ранга, дававшего право на высокий пост в правительстве [246; 260]. Правда, на практике женщины не занимали правительственных должностей.
Положение уездных чиновников во многом зависело от губернаторов провинций, в компетенцию которых входили назначение начальников уездов и оценка их деятельности. Ежегодно губернаторы обязаны были объезжать все уезды и определять результативность деятельности местной администрации. Соответствующие доклады посылались в департамент церемоний и чинов, и хотя начальники уездов назначались пожизненно, низкая оценка их деятельности влекла за собой отстранение от службы. Критерии оценок были разработаны в 712 г. [37, т. 1, с. 48]. Нередко, однако, губернаторы по собственному произволу смещали начальников уездов и назначали на эти должности угодных им лиц [37, т. 1, с. 52]. От губернаторов зависели также прием родственников уездных чиновников в провинциальные школы, аттестация их в конце учебного года по результатам экзаменов, назначение в дворцовую охрану и выбор унэмэ [271, с. 100–101].
Рассмотренное выше положение классов и слоев японского общества позволяет заключить, что естественный процесс феодализации, вызвавший к жизни политику поощрения земледелия, привел к усилению имущественного и социального неравенства, углублению пропасти между знатью и крестьянством. Социально-экономическая роль крестьянства в VIII в. возросла, усилилась его эксплуатация, обострились социальные противоречия. Труд прикрепленного к земле крестьянина в лучшем случае давал ему возможность как-то прокормиться, результатами же его труда пользовался господствующий класс. Земля формально принадлежала государству в лице императора, но доходы от ее обработки распределялись среди знати, феодалов.
Эксплуатация крестьянского трудя дала знати имущество и свободное время — условия, необходимые для литературного творчества, удовлетворения эстетических потребностей, развития культуры в целом.
Этнос и культура
В материальной и духовной культуре японцев в VIII в., безусловно, отчетливо прослеживаются классовые различия. Вместе с тем в культуре антагонистических классов обнаруживается формирование некоторых черт, которые, развиваясь и распространяясь на протяжении последующих столетий, в совокупности с другими элементами, возникшими раньше или значительно позже, составили характерные признаки культуры японского этноса в целом. К их числу относится, например, сезонное любование природой — распускающимися листьями деревьев, цветами, багряным кленом, первым снегом. Этот обычай стал распространяться в VIII в. — сначала как элемент культуры аристократии.
В первую очередь обращают на себя внимание коренные различия в материальной культуре феодалов и крестьянства, обнаруживающиеся в жилище, пище, условиях труда и быта, а следовательно, в обычаях, нравах, мировоззрении.
При известной разнице в географических условиях, положении, размерах деревень [264] крестьянское жилище VIII в. в основном было однотипно. Заметные различия в жилье крестьян в пределах одной деревни начали появляться в IX–X вв. и были связаны с процессом имущественной дифференциации крестьянства; на этапе развитого феодализма они стали уже значительными. Общеяпонский же тип жилища, по мнению этнографов, сформировался только в первой половине XIX в. [58, с. 230].
В VIII в. крестьянское жилище представляло собой землянку или полуземлянку, резко контрастировавшую с домами знати. Из раскопанных японскими археологами жилищ этого времени наиболее известны сохраняющиеся ныне в качестве музеев под открытым небом остатки деревень в Токио и вблизи Екаитиба в префектуре Яманаси. Автор данных очерков в 1981 г. имел возможность ознакомиться лишь с полуземлянками первых столетий н. э., существенно отличающимися от жилищ VII–VIII вв. и размерами, и внутренним устройством, и формой крыши. Поэтому мы сошлемся на описание японского историка Аоки Кадзуо, осмотревшего в 1958 г. жилище из деревни Хираидэ в префектуре Нагано. Это — землянка глубиной 50–60 см, относящаяся к III в., однако существование такого жилища и в VIII в. не было редкостью (раскопки велись с 1947 по 1953 г. токийскими археологами под руководством Оба Ивао).
Конструктивную основу жилища составляли четыре несущих столба, на которых укреплялась тростниковая крыша, низко спускавшаяся к земле и почти закрывавшая стены. Над входом часть крыши была приподнята. Высота жилища — 5–6 м, размеры — примерно 6 м с каждой стороны. Пол — земляной, ночью на него стелилась солома. Внутри стены дома были покрыты древесной корой; никаких перегородок в крестьянском доме в отличие от домов горожан не было. В противоположном от входа скате крыши — отверстие-дымоход. Слева от входа располагался большой глиняный очаг, по обеим сторонам которого были вырыты углубления для хранения пищи. Глиняная утварь — кувшины, горшки — стояли вблизи очага. В таком доме жила семья, состоявшая из 9–10 человек [207, с. 201–205].
Год крестьянской семьи начинался с синтоистского праздника весны, восходившего к первобытной традиции и проводившегося накануне вспашки поля. Крестьяне собирались на праздник с едой и сакэ. В раннее средневековье торжествами руководили синтоистские жрецы. Стержнем праздника были моления о хорошем урожае; крестьянам сообщалось также содержание новых законов и императорских указов. После праздника крестьяне приступали к обработке поля, для чего применялись железные мотыги двух видов — ски и кува. Первые были заостренными и использовались для вскопки земли, вторые имели форму угла, ими переваливали землю. По данным археологических раскопок, в VIII в. железные мотыги были распространены довольно широко; письменные источники свидетельствуют, что металлические сельскохозяйственные орудия ценились весьма высоко: их выдавали части чиновников, а на столичном рынке мотыга во второй половине VIII в. стоила 5, 4 л риса.
С древности было известно два способа посадки риса — семенной, непосредственно в грунт (дзикимаки), и рассадой, выращенной на специальном поле (навасиро). Последний способ был распространен в районах с поздней весной и ранней осенью, а также с недостаточным орошением и требовал меньшего количества семян. Однако при посеве непосредственно в грунт всходи были сильнее, а корни не подвержены болезням.
Во время жатвы тоже использовались металлические орудия — железные серпы. Жали рис также двумя способами — без стебля под колос (эйто) и со стеблем, срезая его непосредственно над землей. В первом случае сжатые колосья толкли пестиком в деревянной ступке. Второй способ, видимо, применялся чаще. В этом случае рис извлекали в два этапа: сначала отделяли стебли, а затем извлекали нелущеный рис. Солому использовали для изготовления мешков и для постели.
Зерновая рента-налог взималась нелущеным рисом; семенной рис необходимо было хранить со стеблем, иначе не было ясно, ранний или поздний это сорт. В качестве платы за ссуду (суйко) взимался рис, сжатый под колос.
После сбора урожая устраивался синтоистский праздник благодарения богам. Зимой мужчины часто отбывали отработочную повинность, женщины ткали, плели мешки, лущили рис [207, с. 218–221].
Собранный с крестьян зерновой налог не расходовался, а складывался в уездные и провинциальные амбары; там же хранили вареный высушенный рис (хосиии), который употребляли в пищу сразу после размачивания водой, сакэ, соль и просо. Большая часть налогового риса в 708 г. на случай неурожая или стихийных бедствий была опечатана как неприкосновенный запас и изъята из ведения начальников уездов и губернаторов провинций. В IX в. эти запасы были свезены в столицу для раздачи феодалам, а в X в. в связи с распадом надельной системы никаких запасов не осталось. В столицу отправлялся очищенный белый рис (сёмай), который был легче сжатого под колос [208, е 142–144].
В 3-м месяце 710 г. столица Японии была перенесена из Фудзивара в Хэйдзэй [37, т. 1, с. 43], построенный в местности Нара. Причинами были голод и эпидемии, а также потребность растущего государства и господствующего класса в более обширных дворцах, присутственных местах для чиновников, территории для строительства домов знати, буддийских храмов [316; 445]. Хэйдзэй оставался столицей до переноса ее в 784 г. в Нагаока, хотя и в течение этих десятилетий императорский двор несколько раз временно переезжал в другое место.
До конца XIX в. о Хэйдзэй было известно главным образом из скупых письменных источников. Местонахождение отдельных его частей, в частности императорского городка (дайдайри), где находились и правительственные учреждения, обнаружил в 1899 г. инженер Сэкино Тадасу, занимавшийся ремонтом храмов в Нара [374]; археологические раскопки Хэйдзэй велись в 50–60-х годах XX в. [50].
Хэйдзэй был построен по образцу китайской столицы Чаньани, занимал площадь около 20 кв. км, а его население насчитывало почти 200 тыс. В архитектурном облике города — дворцах, домах знати, буддийских храмах — сочеталось два стиля: китайский, танский, и японский [130; 117]. Регулярные связи с Китаем, прерванные в начале 70-х годов VII в., возобновились с 701 г. Японская знать изучала китайскую духовную культуру, из Китая ввозились предметы роскоши, в Китае учились японские буддийские монахи.
Императорский дворец (дайри) в Хэйдзэй был построен в японском стиле [263; 195], а окружающие его здания и дома знати в китайском. Традиционные японские здания опирались на столбы, врытые в землю. Пол строили высоко над землей, стены были деревянными, крыша — из тростника и коры дерева хиноки (разновидность кипариса). Буддийские храмы в китайском стиле строились еще в VII в., а жилые дома знати — в начале VIII в., что подтверждается археологическими раскопками 30-х годов. Они возводились на каменном фундаменте, имели колонны, окрашенные в красный цвет, белые стены, пол из обожженного кирпича (сэн) и черепичную крышу.
Бедные горожане Хэйдзэй, занятые обслуживанием знати, подобно крестьянам жили в полуземлянках. Однако власти, озабоченные внешним обликом столицы, в 724 г. издали указ, предписывавший всем горожанам строить дома в китайском стиле, с красными колоннами и белыми стенами. По китайскому же образцу в Хэйдзэй высаживали Зеленые ивы [207, с. 84–87].
Столица просыпалась рано. На рассвете звонили колокола в буддийских храмах. В управлении астрономии и календаря (онъёрё) специальный чиновник (рококу хакасэ) наблюдал за водяными часами, и по его указанию его помощники (сюсинтэй) подавали сигналы времени — ударяли в маленький барабан определенное число раз. Одновременно охрана открывала ворота дворцового городка.
Примерно через час раздавался второй сигнал, вместе с которым открывались двери правительственных учреждений, а чиновники в служебной одежде должны были отправляться в присутствие. Звук барабана, по мнению специалистов, слышался на расстоянии в 1 км. Улицы быстро заполнялись чиновниками, которые пешком и на лошадях спешили на службу. Во дворец, в зависимости от сезона, направлялись также губернаторы провинций со свитой либо их гонцы — для докладов по административным и финансовым вопросам.
В полдень снова раздавался удар барабана, чиновники покидали присутственные места, открывались базары — восточный и западный, куда перемещался центр послеполуденной жизни города. Продавали ткани, одежду, пищу, домашнюю утварь, сельскохозяйственные орудия. Торговали и краденым — сохранились документы о краже вещей низшими чиновниками.
Вечером в дворцовом городке снова бил барабан, а в городе звонили храмовые колокола. Закрывались ворота дворца и базары. Вечером в Хэидзэй было тихо, трактиров в японской столице в отличие от Чаньани не было, ходить по улицам ночью без особой необходимости запрещалось. Слышались только лай собак и шаги патрульных.