Читать книгу «О старости. О дружбе. Об обязанностях» онлайн.

(32) Из названных мною трех условий рассмотрим сначала наставления насчет доброжелательности; ее достигают, главным образом, благодеяниями[617]; во вторую очередь, доброжелательность заслуживают готовностью совершать благодеяния, хотя средств для этого, пожалуй, и недостаточно; но любовь толпы необычайно сильно возбуждается уже одной молвой и толками о щедрости, благотворительности, справедливости, верности слову и обо всех доблестях, связанных с мягкостью нрава и доступностью[618]. И в самом деле, так как именно то, что мы называем нравственно-прекрасным и подобающим, нравится нам само по себе, волнует всех людей своей сущностью и внешним проявлением и как бы светит ввиду наличия названных мною доблестей, то именно поэтому тех, в ком мы предполагаем эти доблести, сама природа заставляет нас любить. Вот каковы важнейшие основания для расположения народа; кроме того, могут быть и кое-какие менее веские основания.

(33) Доверие можно снискать двумя качествами: если нас признают дальновидными и справедливыми. Ведь мы чувствуем доверие к тем людям, которые, как мы думаем, понимают больше, чем мы, и которые, как мы верим, предвидят будущее и всякий раз, когда что-нибудь случается и положение становится опасным, способны найти выход из него и своевременно принять решение; ибо люди считают это полезной и истинной дальновидностью. С другой стороны, к справедливым и верным людям, то есть к честным мужам, мы чувствуем доверие при условии, что они не вызывают у нас подозрения насчет их склонности к обману или к противозаконию. Поэтому мы и думаем, что вполне правильно поручить им свое благополучие, достояние, детей. (34) Из этих двух качеств более могущественна в деле снискания доверия справедливость, так как она, даже без дальновидности, достаточно убедительна; дальновидность без справедливости бессильна в этом отношении. Ибо чем человек изворотливее и хитрее, тем бо́льшие ненависть и подозрения навлекает он на себя, после того как его перестанут считать порядочным. По этой причине справедливость в сочетании с проницательностью будет иметь для снискания доверия столько сил, сколько захочет; справедливость без дальновидности будет очень могущественна; без справедливости бессильна дальновидность.

(X, 35) А дабы никто не удивлялся, почему я — хотя всем философам известно, да и сам я не раз рассуждал о том, что человек, обладающий одной доблестью, обладает ими всеми[619], — теперь доблести разделяю, как будто может быть справедлив человек, в то же время недальновидный, я скажу, что одно дело — точность, когда истину как таковую оттачивают при обсуждении, другое дело — когда мы приспособляем всю свою речь к всеобщему мнению. Поэтому я говорю здесь об этом, уподобляясь черни и одних называя храбрыми, других честными, третьих дальновидными мужами. Ведь когда мы говорим о мнении народа, то надо пользоваться народными и избитыми словами; так же поступал и Панэтий. Но вернемся к предмету своего рассмотрения.

(36) Итак, из трех условий для снискания славы третье состояло в том, чтобы нас, восхищаясь нами, признавали достойными магистратур. Вообще люди восхищаются всем тем, что, как они заметили, величественно и превзошло их ожидания, в частности — если они усматривают со стороны отдельных лиц какие-либо неожиданные для них хорошие качества. Поэтому они обращают свои взоры и возвеличивают необычайной хвалой тех мужей, в которых они, по их мнению, усматривают, так сказать, выдающиеся и исключительные доблести, но смотрят свысока и презирают тех, в ком, по их мнению, нет ни доблести, ни мужества, ни упорства. Правда, презирают они не всех тех, о ком они дурного мнения. Ведь тех, кого они считают бесчестными, злоречивыми, склонными к обману и готовыми совершать противозакония, они совсем не презирают, но дурного мнения о них. Поэтому, как я уже говорил, люди презирают тех, кто «ни себе, ни другому»[620] [не полезен], кто не трудится, ни о чем не старается, ни о чем не заботится. (37) Но люди восхищаются теми, кого они считают превосходящими других доблестью и чистыми как от какого бы то ни было позора, так и от пороков, устоять перед которыми другим людям нелегко. Ибо плотские утехи, эти обольстительнейшие повелительницы, отвлекают от доблести души большинства людей, а когда к ним приближаются горящие головни страданий, то очень многие люди ужасаются сверх всякой меры. Жизнь и смерть, богатство и бедность волнуют всех сильнейшим образом. Когда тем, кто высоким и великим умом своим смотрит на все это во всех отношениях свысока, представляется какое-нибудь великое и нравственно-прекрасное дело, то оно всецело привлекает их к себе и овладевает ими. Кто тогда не восхитится блистательностью и красотой их доблести?

(XI, 38) Итак, подобное превосходство ума вызывает у людей большое восхищение, а справедливость, на основании каковой одной доблести людей называют честными, более чем что-либо другое кажется толпе, так сказать, чудодейственной, и притом с полным на это основанием. Ведь не может быть справедлив человек, который боится смерти, боится боли, боится изгнания, боится бедности, или человек, который противоположное всему перечисленному ставит выше справедливости. И люди восхищаются больше всего тем человеком, которого нельзя соблазнить деньгами; того, в ком они усмотрели такое качество, они считают прошедшим испытание огнем[621]. Поэтому те три условия для снискания славы, которые мы привели, все создает справедливость: она создает доброжелательность, так как справедливость хочет быть полезна возможно большему числу людей; по этой же причине она создает верность слову и вызывает у людей восхищение, так как справедливость глубоко презирает все то, к чему рвется большинство людей, воспламененное алчностью. (39) Кроме того, — во всяком случае, по моему мнению, — весь образ жизни и ее правила требуют помощи со стороны людей, и прежде всего для того, чтобы были люди, с которыми можно было бы вести дружескую беседу, а это трудно, если не будешь производить впечатления честного мужа. Поэтому также и человек одинокий и живущий в деревне нуждается в молве о своей справедливости, и даже тем более, что если такой молвы о нем не будет, то его будут считать несправедливым, и такие люди, не огражденные защитой, будут страдать от многих противозаконий. (40) Также и тем, кто что-либо продает, покупает, отдает внаем, вообще заключает какие-то соглашения, для ведения дел необходима справедливость; значение ее так велико, что даже те, кто существует злодеяниями и преступлениями, не могут жить без крупицы справедливости. Ибо тот из них, кто украдет или отнимет что-нибудь у человека, вместе с которым разбойничает, не оставит для себя места даже среди разбойников, а так называемого архипирата[622], если он не станет делить добычу поровну, его товарищи могут убить или покинуть. Более того, у разбойников, говорят, существуют даже законы, которым они повинуются и подчиняются. Так, благодаря справедливому дележу добычи иллирийский разбойник Бардулис[623] — о нем пишет Феопомп[624] — обладал большими богатствами; гораздо большими обладал луситанец Вириат[625]; перед ним отступили даже наши войска и императоры; претор Гай Лелий — его обыкновенно называют Мудрым — разбил его наголову и настолько сломил его жестокость, что вполне мог передать ведение войны своим преемникам. И так как значение справедливости столь велико, что она укрепляет и усиливает даже власть разбойников, то сколь велико должно стать ее значение при наличии законов, правосудия и прочного государственного строя!

(XII, 41) Мне, во всяком случае, кажется, что не только у мидян, о которых повествует Геродот[626], но и у наших предков царской властью некогда, в интересах справедливости, облекали людей высокой нравственности[627]. Ибо народ, когда он во времена мира терпел притеснения от более могущественных людей, прибегал к защите со стороны какого-нибудь одного человека выдающейся доблести, который, не допуская противозаконий по отношению к бедным людям, установлением справедливости обеспечивал равноправие между людьми, занимавшими высшее положение, и людьми, занимавшими низшее[628]. Для издания законов основание было такое же, что и для избрания царей. (42) Пра́ва люди ведь всегда искали равного; ибо иначе вообще не существовало бы права. Если люди добивались такого права от одного справедливого и честного мужа, они были довольным им; но так как это им не удавалось, то были придуманы законы, дабы они со всеми людьми всегда говорили одним и тем же языком[629]. Итак, повелителями своими народ, очевидно, обыкновенно избирал людей, о чьей справедливости он был высокого мнения. А если они к тому же считались и дальновидными, то не было ничего такого, чего народ, под их руководством, находил бы невозможным достичь. Следовательно, надо всячески соблюдать и охранять справедливость, и притом как ради нее самой, — ведь иначе справедливости не существовало бы вообще, — так и ради того, чтобы возвеличить свой почет и свою славу.

Но как существует способ не только наживать деньги, но и помещать их в дело, дабы они давали нам постоянную возможность производить расходы не только необходимые, но и свидетельствующие о нашей щедрости, так и славу надо приобретать и помещать разумно. (43) Впрочем, Сократ превосходно сказал, что ближайший и как бы укороченный путь к славе — в том, чтобы стараться быть таким, какими хотят считаться[630]. И если кое-кто думает, что притворством, пустым показным поведением и неискренними не только речью, но и выражением лица возможно достичь прочной славы, то такие люди глубоко заблуждаются. Истинная слава пускает корни, которые разрастаются; при мнимой все быстро опадает, подобно цветам, и ничто притворное не может быть длительным. Свидетелей этому — и в том и в другом случае — очень много, но мы, ради краткости, ограничимся одной ветвью рода. Тиберия Гракха, сына Публия[631], будут прославлять, пока сохранится память о деяниях римлян, но его сыновья при жизни своей не снискали одобрения, а после их смерти их относят к числу людей, убитых по справедливости. Итак, кто захочет снискать истинную славу справедливого человека, должен исполнять обязанности, налагаемые справедливостью. Каковы они, было сказано в предыдущей книге[632].

(XIII, 44) Но для того, чтобы нам было легче всего казаться такими, каковы мы в действительности, — хотя важнее всего, чтобы мы были такими, какими хотим считаться, — все-таки надо преподать кое-какие наставления. Ведь если у кого-нибудь с раннего возраста есть основания носить знаменитое имя, либо перешедшее к нему от отца (как это, думается мне, было с тобою, мой дорогой Цицерон!), либо связанное с какими-нибудь счастливыми обстоятельствами, то все люди устремляют на него взоры и хотят знать, что́ он делает и как живет, причем — словно он освещен ярчайшим светом — не могут оставаться скрытыми ни его высказывания, ни его поступки. (45) Напротив, те люди, чья ранняя юность, вследствие их незнатного и темного происхождения, протекает в неизвестности, как только становятся молодыми людьми, должны ставить себе высокие цели и стремиться к ним честными усилиями; они будут так поступать с тем большей твердостью духа, что этот возраст, уже не говорю — не вызывает ненависти к себе, но даже встречает благосклонное отношение. Итак, первый благоприятный отзыв о молодом человеке на его пути к славе мог бы быть достигнут его воинскими подвигами[633]; на этом поприще многие отличились во времена наших предков. Ведь войны происходили, можно сказать, всегда. Твое поколение было современником войны, в течение которой одна сторона оказалась крайне преступной, другая — неудачливой[634]. Однако, когда во время этой войны Помпей назначил тебя начальником отряда конницы[635], ты заслужил большую похвалу и от этого великого мужа и от войска за свою верховую езду, метание копья и выносливость во всех лишениях, связанных с войной. И все-таки эта заслуженная тобою хвала утратила свое значение одновременно с падением государства. Но я начал эту речь, имея в виду не тебя одного, но вообще всех юношей. Поэтому перейдем к тому, что нам остается рассмотреть.

(46) И вот, как при других видах деятельности умственный труд имеет гораздо большее значение, чем физический, так те цели, которые мы преследуем своим дарованием и разумом, людям более по сердцу, чем те, какие мы преследуем силой своих мышц. Итак, первое ручательство за нас бывает связано с нашей умеренностью, затем с нашей сыновней любовью и доброжелательностью к родным. Но легче всего, и притом с наилучшей стороны, бывает узнать юношей, которые поступили под руководство прославленных и мудрых мужей, пекущихся о благе государства. Если юноши эти общаются с ними постоянно, то это заставляет народ думать, что они уподобятся тем, кого они себе выбрали для подражания. (47) Посещения дома Публия Муция[636] послужили для юного Публия Рутилия[637] порукой в бескорыстии и знании права. Ведь Луций Красс, хотя он был еще очень молод, не заимствовал от других, но сам снискал себе величайшую хвалу всем известным и славным обвинением[638] и в том возрасте, в каком юноши, упражняющиеся в красноречии, обыкновенно заслуживают похвалу (мы знаем это насчет Демосфена), Луций Красс доказал что он на форуме уже превосходно выполняет задачу, к которой он тогда еще мог успешно подготовиться у себя дома.

(XIV, 48) Но так как речь бывает двух родов (один — это беседа, другой — речь ораторская[639]), то нет никаких сомнений в том, что речь ораторская имеет большее значение в деле снискания славы; ведь именно ее мы называем красноречием; но все-таки трудно выразить, в какой мере ласковость и доступность беседы привлекают к себе сердца людей. До нас дошли письма трех, по преданию, дальновиднейших человек — Филиппа к Александру, Антипатра к Кассандру и Антигона к сыну Филиппу[640], в которых они советуют снискивать расположение толпы доброжелательной речью и склонять солдат на свою сторону, ласково обращаясь к ним. Что касается речи, которую держат перед народом во время прений, то она часто приносит славу в глазах у всех. Ведь речь богатая и мудрая сильно восхищает людей; слушатели думают, что произносящий ее понимает суть дела и разбирается в нем лучше, чем другие. Но если речи свойственна убедительность в сочетании с умеренностью, то это — самое изумительное, что только может быть, и тем более если это присуще молодому человеку. (49) Но хотя бывает много видов дел, требующих красноречия, и в нашем государстве многие юноши, говоря и перед судьями, и перед народом, и перед сенатом, снискали славу, все-таки наибольшее восхищение вызывают речи в суде. Задача их двоякая; ведь их цель — обвинение и защита: хотя большей хвалы заслуживает защита, слушатели все-таки весьма часто одобряли и обвинение. Я только что говорил о Крассе. В юности так же поступал и Марк Антоний[641]. Обвинительная речь прославила и красноречие Публия Сульпиция[642], когда он привлек к судебной ответственности Гая Норбана, мятежного и ни к чему не пригодного гражданина.

(50) Так поступать часто нельзя, но всегда можно только либо в интересах государства, как поступали люди, названные мною раньше, либо с целью покарать, как поступили двое Лукуллов[643], либо с целью защиты, как поступил я ради сицилийцев[644], а ради сардинян, в деле Альбуция, Юлий[645]. При обвинении Мания Аквилия приобрело известность и рвение Луция Фуфия[646]. Итак, будем обвинять лишь один раз и, конечно, не часто! Но если найдется человек, который будет вынужден так поступать чаще, то пусть он оказывает эту услугу государству, карать чьих недругов чаще всего не предосудительно; но все-таки должна быть мера. Стремление угрожать гражданским правам[647] многих людей, по моему мнению, свойственно жестокому человеку, вернее, даже не человеку вообще. Согласиться на свое назначение в качестве обвинителя и опасно для него самого, и даже позорно для его доброго имени[648]. Таков был удел Марка Брута[649], человека очень знатного, сына выдающегося знатока гражданского права. (51) Надо строго соблюдать и вот какое правило, относящееся к обязанностям: никогда не возбуждать в суде дела, угрожающего гражданским правам невиновного человека; ведь ты, не пойдя на преступление, сделать это никак не сможешь. Ибо что так бесчеловечно, как обращать на погибель и уничтожение людей красноречие, дарованное нам природой для защиты их благополучия? И все же если этого надо избегать, то иногда следует считать совместимой со своей совестью защиту человека виновного, только бы он не был злодеем и нечестивцем. Этого хочет большинство людей, это допускает обычай, и с этим мирятся и человеческие чувства. Дело судьи — при разборе дел всегда следовать правде; дело защитника — иногда защищать правдоподобное, даже если это не вся правда. Я не осмелился бы написать это, особенно в сочинении по философии, если бы строжайший из стоиков, Панэтий, не был такого же мнения. Но величайшей славы и благодарности заслуживают защитительные речи, особенно если иногда случается так, что оказывается помощь человеку угнетаемому и преследуемому могуществом влиятельного лица, как я поступал в ряде случаев; ведь в молодости я выступил против владычества Луция Суллы, взяв на себя защиту Секста Росция из Америи; речь эта, как ты знаешь, сохранилась[650].

(XV, 52) Итак, рассмотрев исполнение долга молодыми людьми, способствующее снисканию славы, мы затем должны поговорить о благотворительности и щедрости, которые проявляются двояко. Ведь по отношению к нуждающимся творят добро либо делами, либо деньгами. Более легок второй способ, особенно для состоятельного человека, но первый более прекрасен, более блистателен и более достоин храброго и прославленного мужа. Хотя и тому и другому присуще благородное желание оказать услугу, но деньги мы достаем из сундука, дела же связаны с нашей доблестью, а раздача, которую производят из своего имущества, исчерпывает самый источник доброты. Так доброта уничтожается добротой, и чем больше людей, по отношению к которым ты ее проявил, тем в меньшей степени ты сможешь проявлять ее по отношению ко многим. (53) Наоборот, тот, кто будет благотворителен и щедр своими делами, то есть доблестью и деятельностью, во-первых, будет располагать тем бо́льшим числом помощников в добрых делах, чем большему числу людей он принесет пользу; во-вторых, своей привычкой делать добро он станет более подготовленным и, так сказать, более искушенным в добрых услугах многим людям. В одном из своих писем Филипп недвусмысленно упрекает сына Александра в том, что тот добивается доброжелательности македонян своей щедростью[651]. «Какие соображения — о горе! — внушили тебе, — пишет он, — надежду на то, что тебе будут верны люди, которых ты подкупил деньгами? Или ты стремишься к тому, чтобы македоняне начали надеяться на то, что ты станешь не их царем, а слугой и поставщиком?» Это сказано хорошо — «слугой и поставщиком», так как это позорно для царя; еще лучше, что Филипп назвал раздачу денег подкупом. Ведь тот, кто получает что бы то ни было, становится более дурным человеком и всегда готов рассчитывать на такие же подачки. (54) Он написал это сыну, но я склонен считать это наставлением для всех людей. Поэтому нет сомнений, во всяком случае, в том, что доброта, выражающаяся в труде и деятельности, более прекрасна в нравственном отношении, находит себе более широкое применение и может принести пользу большему числу людей. Иногда все-таки надо давать деньги; этот вид доброты нельзя отвергать совсем, и достойным людям, если они в нужде, мы часто должны уделять кое-что из своего имущества, но осмотрительно и с чувством меры. Ведь многие люди растратили свое состояние, проявив необдуманную щедрость. Что более неразумно, чем старания утратить возможность более долго делать то, что делаешь охотно? К тому же вслед за раздачами совершаются и грабежи[652]. Ведь всякий раз как люди, раздавая, начинают нуждаться в средствах, они оказываются вынужденными забирать себе чужое имущество. Таким образом, желая быть благодетелями ради того, чтобы снискать доброжелательность, они не столько заслуживают преданность тех, кому они что-то дали, сколько навлекают на себя ненависть тех, у кого они, это отняли. (55) Поэтому имущество и не следует запирать так крепко, чтобы доброта не могла открыть его, и нельзя держать настолько на виду, чтобы оно было доступно всем; надо соблюдать меру и сообразоваться со своими средствами. Вообще мы должны помнить то, что наши соотечественники твердили так часто и что уже стало поговоркой, навязшей в зубах: «Щедрая раздача бездонна». И действительно, какая возможна мера, когда одного и того же требуют и те, кто привык это получать, и еще другие?

(XVI) Вообще говоря, есть два рода людей, склонных раздавать: одни — расточительные, другие — щедрые[653]. Расточительные — это те, кто проматывает свое состояние на пирушки, на раздачу мяса, на бои гладиаторов, на игры и на травлю диких зверей[654] — на все то, память о чем они оставят недолгую или вообще не оставят никакой; щедрые, напротив, — это те, кто на свои средства выкупает пленных у морских разбойников, берет на себя долги друзей[655], помогает им при выдаче дочерей замуж и поддерживает друзей при приобретении ими имущества или при преумножении его. (56) Поэтому я и удивляюсь, что Феофрасту[656] пришло на ум написать в своей книге «О богатстве», в которой он многое изложил превосходно, такую нелепость: он не жалеет слов, расхваливая великолепие игр для народа, а возможность нести такие расходы считает пользой от богатства. Мне же та польза от щедрости, несколько примеров которой я привел, кажется и намного большей, и намного более надежной. Насколько строже и справедливее нас порицает Аристотель за то, что мы не изумляемся этой трате денег, цель которой — снискать расположение толпы: «Ведь если те, кого осаждает враг, вынуждены платить за секстарий воды мину[657], то вначале это кажется нам невероятным, и все удивляются; но когда они хорошо подумают, они оправдают это необходимостью, в то время как при упомянутых огромных тратах и безграничных расходах нас особенно ничто не удивляет, хотя люди и не облегчают ничьего безвыходного положения, и никого не возвеличивают, и само развлечение для толпы продолжается короткое и незначительное время и устраивается для ничтожнейших людей, в которых, однако, одновременно с пресыщенностью умирает и воспоминание о наслаждении». (57) Он заканчивает тоже хорошо: «Это по сердцу детям, слабым женщинам и свободным людям, вполне подобным рабам; но человек строгих правил, с определенной точки зрения взвешивающий все происходящее, одобрить это не может». Впрочем, я хорошо знаю, что в нашем государстве еще в хорошие времена укоренился обычай требовать от наилучших мужей блистательного эдилитета. Так, Публий Красс, Богатый[658], и по своему прозванию, и в действительности, устроил в год своего эдилитета великолепные игры, а вскоре после этого Луций Красс вместе с Квинтом Муцием[659], из всех людей самым умеренным человеком, в год своего эдилитета устроил великолепные зрелища. Затем так поступил Гай Клавдий[660], сын Аппия, а впоследствии и многие другие: Лукуллы[661], Гортенсий[662], Силан[663]; но Публий Лентул[664] в год моего консулата превзошел всех своих предшественников; с него взял пример Скавр[665]; игры, устроенные моим другом Помпеем в год его второго консулата[666], были великолепны; какого мнения обо всем этом я, ты видишь.

(XVII, 58) Но все-таки надо избегать подозрения в скупости. Мамерку[667], богатейшему человеку, отказ от эдилитета принес неудачу при соискании консулата. Поэтому если народ требует игр, а честнейшие мужи, не высказывая такого желания, во всяком случае одобряют это, то устроить игры нужно, но в меру своих средств, как поступил я[668], как и в случае, если щедростью к народу когда-либо хотят достичь чего-то более важного и более полезного, как это было сделано недавно, когда угощения на улицах, устроенные Орестом (так называемые «десятины»), принесли ему большой почет[669]. Даже Марку Сею[670] не поставили в вину того, что во время дороговизны хлеба он выдавал народу зерно по цене в один асс за модий; ведь он этим, когда был эдилом, успокоил сильную и давнюю ненависть, понеся вовсе не позорный и небольшой расход. Необычайный почет недавно принесло моему другу Милону то обстоятельство, что он, купив гладиаторов для защиты государства, чья судьба зависела от моего восстановления в правах, пресек все безумные происки Публия Клодия[671]. Итак, основанием для раздач бывает либо необходимость, либо польза. (59) Но именно при этом наилучшее правило — разумная середина. Например, Луций Филипп[672], сын Квинта, муж великого ума и высоко прославленный, не раз ставил себе в заслугу то, что он, не устроив никаких развлечений для народа, достиг всех магистратур, считающихся высшими. Это же говорили и Котта[673], и Курион[674]. Также и мне можно поставить это себе в заслугу; ведь сравнительно со значением магистратур, на какие я был избран всеми поданными голосами, и притом в свой год[675], — этого не удостоился ни один из тех, кого я только что назвал, — расходы по моему эдилитету были совсем небольшие. (60) Но предпочтительны расходы на сооружение городских стен, верфей, портов, водопроводов и всего того, что служит государству на пользу. Конечно, то, что в настоящее время нам как бы дается в руки, более приятно, но перечисленное выше более ценно впоследствии. Порицать сооружение театров, портиков и новых храмов мне неловко ввиду моего уважения к памяти Помпея[676], но ученейшие люди не одобряют этого, например даже Панэтий, которому я в этих книгах следовал во многих местах, не переводя его высказываний, и Деметрий Фалерский, порицающий Перикла, первого человека Греции, за то, что он истратил столько денег на знаменитые Пропилеи[677]. Но все это я подробно рассмотрел в своих книгах «О государстве»[678]. Итак, все эти раздачи, по существу своему, порочны, но в связи с обстоятельствами бывают необходимы, и именно тогда и надо сообразоваться со своими возможностями и соблюдать разумную меру.

(XVIII, 61) При раздачах другого рода, порождаемых щедростью, мы в разных случаях не должны поступать одинаково. В одном положении находится человек, которого постигла беда, в другом — желающий улучшить свое положение и не страдающий от несчастий. (62) Доброта должна будет быть более склонна помогать людям, которых постигла беда, — если только они не заслужат этой беды. Что касается тех, кто захочет получить помощь не для того, чтобы не быть повергнут на землю, но для того, чтобы достичь более высокого положения, то мы, если говорить вообще, отнюдь не должны быть глухи к их просьбам, но, выбирая подходящих людей, должны судить здраво и быть внимательны. Ведь Энний превосходно сказал[679]:

(63) Что касается того, что было сделано для честного и благодарного человека, то плоды этого мы получаем как от него самого, так и от других людей. Ведь если не допускать опрометчивости, то щедрость очень по сердцу людям, и большинство из них восхваляет ее тем усерднее, что доброта каждого выдающегося человека — общее прибежище для всех. Поэтому и надо стараться оказывать возможно большему числу людей благодеяния, память о которых они передадут детям и потомкам, так что им нельзя будет быть неблагодарными. Ведь человека, не помнящего оказанных ему благодеяний, все ненавидят и думают, что несправедливость, отпугивающая людей от благородных поступков, совершается и по отношению к ним, а человек, ее совершающий, — враг всем неимущим людям. Впрочем, доброта эта, состоящая в выкупе пленников из рабства и в помощи неимущим, полезна и государству; так обыкновенно поступало наше сословие[680], о чем, как мы видим, подробно написано в речи Красса[681]. Итак, это обыкновение проявлять доброту я ставлю гораздо выше щедрости при устройстве зрелищ. Первое свойственно людям строгих правил и великим, вторая — льстецам перед народом, которые как бы щекочут наслаждением низменные чувства толпы. (64) Но человеку будет к лицу, если он, давая, будет щедр, взыскивая, не будет жесток, а во всех деловых соглашениях, продавая и покупая, нанимая и отдавая внаем, по отношению к соседям и к владельцам смежных земель[682] будет справедлив, доступен, многие из своих прав будет уступать многим людям, а тяжб, насколько это будет дозволено и, пожалуй, даже несколько больше, чем будет дозволено, станет страшиться. Ведь немного поступиться своим правом иногда не только признак щедрости, но порою и выгодно. Но имущество свое надо беречь; допускать его разорение позорно; однако не должно возникать подозрения в отсутствии щедрости и в алчности. Ведь уметь быть щедрым, не лишаясь своего имущества, несомненно, — величайшая польза от денег. Феофраст по справедливости высказал хвалу гостеприимству[683]. Вполне подобает (во всяком случае, по моему мнению), чтобы дом знаменитого человека был открыт для знаменитых гостей; также и государству служит украшением, если в нашем Городе чужеземцы не испытывают недостатка в этом роде щедрости. Между тем тоже необычайно полезно, чтобы те, кто хочет нравственно-прекрасным путем быть могущественным, при посредстве своих гостей, пользовались весом в глазах чужеземных народов благодаря своим богатствам и влиянию. Феофраст пишет, что в Афинах Кимон[684] оказывал гостеприимство и землякам лакийцам; он строго-настрого приказал своим управителям усадеб предоставлять все необходимое каждому лакийцу, приехавшему в его усадьбу.

(XIX, 65) Напротив, благодеяния трудом, а не раздачей оказываются как государству в целом, так и отдельным гражданам[685]. Ибо предупреждать проигрыш дела в суде, помогать советом и в этой области знания приносить пользу возможно большему числу людей необычайно важно для укрепления своего положения и влияния. Таким образом, как многие наилучшие черты характера наших предков, так и знание и истолкование превосходно составленного гражданского права всегда были в величайшем почете; теперь блистательность этого знания, которое до нынешнего смутного времени было достоянием первых граждан, уничтожена, как и магистратуры, как и все ступени высокого положения, и это тем прискорбнее, что произошло это в такое время, когда был жив человек, познаниями своими вполне превзошедший всех своих предшественников, которым он был равен в достигнутом им почете[686]. Итак, труды эти бывают по сердцу многим людям и способны обязывать людей благодеяниями. (66) Впрочем, к этому искусству примыкает более важное, более приятное и более чтимое — красноречие. И действительно, что может превзойти красноречие либо в связи с восхищением слушателей, либо в связи с надеждами обездоленных, либо в связи с благодарностью тех, кому была оказана защита? Поэтому предки наши и поставили красноречие, по придаваемому им высокому положению, во времена мира на первое место[687]. Следовательно, для красноречивого человека, охотно берущего на себя труд и — в соответствии с обычаями наших отцов — без долгих уговоров и безвозмездно ведущего дела многих людей, широко открыта возможность оказывать благодеяния и защищать в суде. (67) Рассматриваемый предмет побуждал меня и по этому поводу оплакивать упадок, чтобы не сказать — гибель, красноречия[688], и я сделал бы это, если бы не опасался впечатления, что заявляю какую-то жалобу насчет самого себя. Но мы все-таки видим, какие ораторы умолкли, сколь малочисленны подающие надежду, насколько меньше стало способных, как много наглых! Но так как все и даже многие не могут быть ни сведущими в праве, ни красноречивыми, то им все-таки дозволяется помогать своим трудом многим людям, испрашивая для них милости[689], выступая в их защиту перед судьями и магистратами, неусыпно защищая интересы других людей, обращаясь с просьбами именно к правоведам или к защитникам. Кто так поступает, тот приобретает величайшее влияние, и его деятельность находит себе величайшее применение. (68) Насчет одного обстоятельства предупреждать их не надо (ведь это очевидно): быть осмотрительными, когда они захотят помочь другим, — чтобы никого не обидеть. Ведь они часто причиняют вред либо тем людям, которым они не должны его причинить, либо тем, которым причинить вред им не выгодно. Если они делают это нечаянно, то это следует приписать их неосторожности; если сознательно, то — опрометчивости. Надо также, как только возможно, извиняться перед теми, кого ты невольно обижаешь, так как то, что ты сделал, было необходимо, и поступить иначе ты не мог, а ущерб, который, как может показаться, был причинен, надо возместить другими делами и услугами.

(XX, 69) Но так как, приходя людям на помощь, обыкновенно принимают во внимание либо их поступки, либо их имущественное положение, то в толпе и говорят (сказать ведь легко), что мы, оказывая другим благодеяние, сообразуемся с их поступками, а не с их имущественным положением. Слова эти нравственно-прекрасны, но найдется ли человек, который, прилагая старания, не предпочтет интересам бедного и честнейшего человека благодарности состоятельного и могущественного? Наша добрая воля в большей мере обыкновенно обращается к тому, кто, как нам кажется, вознаградит нас с большей готовностью и быстрее. Но мы должны внимательнее разобраться в существе дела. Ведь бедный, если он — честнейший муж, даже если не может нас отблагодарить, несомненно, может сохранить благодарность в своем сердце. Кто-то метко сказал: «Что касается денег, то тот, кто их имеет, их не отдавал; кто их отдал, их не имеет. Что касается благодарности, то поблагодаривший хранит это чувство, а его хранящий поблагодарил»[690]. Но, скажут мне, люди, считающие себя состоятельными, окруженными почетом и счастливыми, даже обязываться не хотят благодеянием, оказанным им; более того, они даже думают, что они сами оказали благодеяние, когда таковое, и притом немалое, приняли, и даже подозревают, что от них чего-то требуют и ожидают. А прибегнуть к чьему-либо покровительству или быть названными чьими-то клиентами, по их мнению, подобно смерти. (70) Напротив, бедный человек, о котором говорилось выше, думает, что все то, что было сделано для него, относилось лично к нему, а не к его имущественному положению, и старается казаться благодарным не только тому, кто ему оказал услугу, но и тем, от кого он услуг ожидает (ведь нуждается он в помощи многих людей), а оказанной им самим услуги — если он, быть может, ее оказывает — он, говоря о ней, право, не преувеличивает, но даже преуменьшает ее. Надо иметь в виду и следующее: если ты защищал состоятельного человека высокого положения, то чувство благодарности хранит он один или, пожалуй, его дети; но если ты защищал бедного, но порядочного и скромного, то все порядочные люди низкого положения, каких в народе много, видят в этом готовый для них оплот. (71) Поэтому, по моему мнению, обязывать своими благодеяниями честных людей лучше, чем обязывать богатых. Вообще надо стараться быть в силах удовлетворять нужды людей всякого состояния; но если придется сравнивать, то, несомненно, надо следовать примеру Фемистокла, который на вопрос, за кого предпочел бы он выдать дочь — за честного ли человека, но бедного или за не особенно порядочного, но богатого, ответил: «Я лично предпочел бы человека без денег деньгам без человека». Но нравы испортились и пали вследствие преклонения перед богатством[691]. Какое значение имеют для каждого из нас большие размеры богатства? Они, быть может, помогают тому, кто богат. Даже это бывает не всегда; но допустим, что помогают. Такой человек, пожалуй, может удовлетворить свои желания, но как ему сделаться лучше в нравственном отношении? Даже если он будет честным человеком, его богатство все-таки не должно препятствовать ему принимать помощь, только бы оно ему в этом не помогало, и всякое наше суждение о каждом человеке должно быть основано не на том, сколь он состоятелен, но на том, каков он вообще. Последнее правило насчет оказания благодеяний и содействия гласит: не прилагать стараний ни вопреки справедливости, ни в поддержку противозакония; ведь основание для сохранения неизменно доброго имени и для доброй молвы — справедливость, без которой ничто не может быть похвальным.

(XXI, 72) Но так как о благодеяниях по отношению к отдельным лицам мы уже высказались, то теперь нам надо рассмотреть благодеяния по отношению к гражданам в совокупности и по отношению к государству. Одни из них таковы, что относятся к гражданам в совокупности; другие касаются отдельных лиц; последние даже более по сердцу людям. Вообще надо стараться, по возможности, заботиться и о тех и о других, причем об отдельных лицах не в меньшей степени, но так, чтобы это либо было на пользу государству, либо, по меньшей мере, не вредило ему. Так, щедрая раздача зерна Гаем Гракхом[692] истощала эрарий; умеренная раздача, которую производил Марк Октавий[693], была и терпима, и необходима плебсу; поэтому она была благодетельна и для граждан и для государства. (73) Человеку, который будет ведать делами государства, прежде всего понадобится следить за тем, чтобы каждый гражданин владел своим имуществом и чтобы имущество частных лиц не подвергалось уменьшению в пользу государства. Пагубно поступил Филипп[694], в год своего трибуната предложив земельный закон; он, правда, легко согласился с тем, чтобы его отвергли, и проявил при этом большую умеренность, но во многих своих речах заискивал перед народом, а особенно дурным было его заявление, что «в государстве не найдется и двух тысяч человек, владеющих имуществом». Такая речь преступна, так как она направлена на уравнение имущества, а возможно ли что-нибудь более пагубное? Ведь именно с той целью, чтобы каждый владел своим имуществом, главным образом и были основаны государства и гражданские общины. Ибо, хотя люди и собирались вместе, руководимые природой, все же именно в надежде на охрану своего достояния они и искали оплота в виде городов[695]. (74) Надо стараться и о том, чтобы не приходилось вводить подати, — наши предки часто должны были делать это ввиду скудности средств в эрарии и постоянных войн, — и весьма заблаговременно принимать меры к тому, чтобы этого не случилось. Если в каком-нибудь государстве возникнет необходимость в таком средстве (предпочитаю говорить именно так, а не предсказывать это нашему государству; впрочем, я теперь рассуждаю не о нашем, а о государстве вообще), то надо будет постараться, чтобы все поняли, что они, если хотят уцелеть, должны покориться необходимости. Также и все те, кто будет стоять у кормила государства, должны будут заботиться об изобилии всего необходимого для пропитания. О том, как все это обыкновенно собирают и собирать должны, рассуждать надобности нет. Ведь это очевидно; надо было только коснуться этого вопроса.

(75) Но при каждом исполнении государственной задачи и обязанности самое главное — избежать даже малейшего подозрения в алчности. «О, если бы, — сказал самнит Гай Понций, — судьба сохранила меня до тех времен и я родился тогда, когда римляне уже начали принимать дары! Не потерпел бы я их дальнейшего владычества»[696]. Ему, право, пришлось бы ждать много веков; ведь зло это только недавно проникло в наше государство. Поэтому я вполне мирюсь с тем, что Понций жил именно тогда, раз он действительно был так могуществен. Не прошло и ста десяти лет, как Луций Писон предложил закон о вымогательстве[697], так как до этого времени такого закона не было. Но впоследствии было издано столько законов[698], причем каждый следующий был строже предыдущего, столько людей было предано суду, столько их было осуждено, такая тяжкая Италийская война[699] была вызвана страхом перед правосудием, так велико было ограбление и разорение союзников после уничтожения законов и правосудия, что мы сильны ввиду слабости других, а не благодаря своей собственной доблести.

(XXII, 76) Панэтий восхваляет Публия Африканского[700] за его воздержность. Почему бы Панэтию его и не восхвалять? Но он обладал и другими, более ценными качествами. Хвала за воздержность относится не только к нему, но также и к тем временам. Павел[701] захватил все огромные сокровища македонян; он привез в эрарий столько денег, что добыча одного императора позволила прекратить взимание податей; но к себе в дом он не привез ничего, кроме вечной памяти о своем имени. Подражая своему отцу, Публий Африканский ни на сколько не преумножил своего состояния, разрушив Карфаген. А Луций Муммий, его коллега по цензуре? Разве он разбогател, уничтожив до основания богатейший город?[702] Он предпочел украсить Италию, а не свой дом; впрочем, после того как он украсил Италию, и дом его кажется мне более украшенным.

(77) Итак, — вернемся в своей речи к тому, от чего мы отклонились в сторону, — нет более отвратительного порока, чем алчность, особенно со стороны первых граждан и людей, стоящих у кормила государства. Ибо превратить государство в источник для стяжания не только позорно, но даже преступно и нечестиво. Поэтому Аполлон Пифийский в том оракуле, какой он дал, — что Спарта погибнет уже из-за одной своей алчности[703], — по-видимому, предрек судьбу не одним только лакедемонянам, но и всем богатым народам. Людям, стоящим во главе государства, ничем другим не снискать доброжелательности народа легче, чем воздержностью и сдержанностью.

(78) Но те, кто себя считает сторонниками народа и поэтому либо поднимает земельный вопрос ради того, чтобы согнать владельцев с их земель[704], либо находит нужным, чтобы должникам были прощены их долги, расшатывают устои государства и прежде всего согласие[705], невозможное в тех случаях, когда у одних имущество отнимают, а другим его приносят в дар; затем они посягают на справедливость, которая полностью уничтожается, если никому нельзя иметь свое имущество. Ведь государству и городу свойственно, чтобы каждый свободно и без тревог охранял свое имущество. (79) И при этом падении государственного строя такие люди не снискивают даже благодарности; ибо тот, у кого имущество отняли, им недруг; тот, кому оно было дано, даже скрывает, что хотел его получить; особенно в вопросе о долгах он прячет свою радость, дабы не казалось, что он был несостоятельным должником. Но тот, кто претерпел противозаконие, о нем помнит и не скрывает своего огорчения, и если те, кому имущество было дано неправильно, более многочисленны, чем те, у кого оно было противозаконно отнято, то первые по этой причине отнюдь не пользуются бо́льшим влиянием. Ведь о них судят не по числу, а по весу. С другой стороны, какая это справедливость, чтобы землей, которой ранее в течение многих лет и даже веков владели другие, располагал человек, никакой землей не располагавший, и, наоборот, чтобы тот, кто ею располагал, ее утратил?[706]

(XXIII, 80) Из-за этого вида противозакония лакедемоняне изгнали эфора Лисандра и убили царя Агиса[707], чего в их государстве ранее не случалось никогда, и с того времени там начались столь сильные раздоры, что у них стали появляться тиранны, изгонялись оптиматы, а превосходно устроенное государство разваливалось. И оно не только пало само, но и погубило остальную Грецию вследствие заразности зол, которые, возникнув в Лакедемоне, распространились далее[708]. А наши Гракхи, сыновья Тиберия Гракха, выдающегося мужа, и внуки Публия Африканского? Не погубила ли их борьба из-за земли? (81) Но вот Арата из Сикиона[709] прославляют по справедливости: он, — когда его городская община уже в течение пятидесяти лет была под властью тираннов, — отправившись из Аргоса в Сикион, овладел городом, тайно войдя в него; после того, как он убил тиранна Никокла, напав на него врасплох, он восстановил в правах сотни состоятельнейших людей, изгнанных из этого города, и приходом своим освободил государство. Но он понимал всю трудность положения, связанную с владением имуществом, так как считал совершенно несправедливым, чтобы те, кого он восстановил в правах и чьим имуществом уже успели завладеть другие люди, испытывали нужду, и так как находил не особенно справедливым лишать людей их владений пятидесятилетней давности, потому что в течение столь долгих лет люди, не совершая противозакония, многим владели по наследству, многим — в силу покупки, многим — как приданым. Поэтому он не признал возможным отнимать имущество у первых и удовлетворять притязания тех, кому оно принадлежало ранее. (82) И вот, так как он понял, что для установления порядка нужны деньги, то он сказал, что хочет съездить в Александрию, и велел оставить все без изменений до своего возвращения; сам он поспешил к гостеприимцу своему Птоломею, который тогда правил как второй царь после основания Александрии. Когда этот выдающийся муж рассказал царю, что хочет освободить отечество, и изложил ему суть дела, он с легкостью получил от богатого царя большую денежную помощь. Привезя эти деньги в Сикион, он ввел в свой совет пятнадцать видных граждан, вместе с которыми он рассмотрел дела и тех, кто владел чужим имуществом, и тех, кто утратил свое, и после оценки владений смог убедить одних, чтобы они предпочли получить деньги и оставили владения, а других, — чтобы они признали получение наличных денег, соответствующих стоимости имущества, для себя более выгодным, чем возврат имущества. Так было достигнуто, что после установления согласия все разошлись без каких бы то ни было нареканий. (83) О великий муж, достойный рождения в нашем государстве! Вот как надо поступать с гражданами, а не делать того, что мы видели уже дважды: водружать копье на форуме и бросать имущество граждан под ноги глашатаю, чтобы он объявлял о его продаже[710]. А этот грек (это было достойно мудрого и выдающегося мужа) нашел нужным позаботиться обо всех[711]; наилучшее решение и мудрость честного гражданина в том и состоят, чтобы не вносить противоречий в интересы граждан и всех их сдерживать, обращаясь с ними одинаково справедливо. Чтобы они бесплатно жили в чужом доме? Почему же? Для того, чтобы, — хотя сам я купил, выстроил дом, слежу за ним, несу расходы, — ты против моей воли пользовался моим имуществом![712] Что это, как не отнимать у одних их имущество, а другим давать чужое? (84) А отмена долгов? Какова ее цель, что означает она, как не то, что на мои деньги ты купишь себе угодье, что у тебя оно будет, а у меня денег не будет? (XXIV) Поэтому надо заботиться о том, чтобы у людей не было долгов, что может повредить государству; это возможно предотвратить многими способами, но не тем, чтобы — если долги будут — состоятельные люди теряли свое имущество, а должники приобретали чужое. Ведь государство больше, чем на чем бы то ни было, держится на кредите, который совершенно не будет возможен, если уплата денег, взятых взаймы, не будет обязательна. Никогда еще не было совершено более решительных действий в пользу неуплаты долгов, чем те, что были совершены в год моего консулата. Люди разного рода и звания пытались разрешить этот вопрос оружием и военными действиями; я оказал им такое противодействие, что все это зло было в государстве уничтожено[713]. Никогда еще не было более значительных долгов, и никогда не были они уплачены лучше и легче; ибо утрата надежды обмануть повлекла за собою необходимость уплатить. Но тогдашний победитель, в прошлом побежденный[714], задуманное им тогда, когда оно касалось его интересов, завершил тогда, когда оно их уже не касалось. Страсть совершать зло была в нем так велика, что уже одно это услаждало его, даже если совершать зло у него не было оснований.

(85) Итак, от раздач такого рода, когда одним дают, а у других отнимают, будут далеки те, кто будет оберегать интересы государства и прежде всего постарается о том, чтобы каждый, благодаря равноправию и правосудию, владел своим имуществом, чтобы более бедные люди, из-за своего приниженного положения, не страдали от обмана и чтобы состоятельным ненависть не препятствовала ни владеть их имуществом, ни возвращать его себе; кроме того, они всеми средствами, какими только смогут, как во времена войны, так и в мирные, должны будут возвеличивать государство в его могуществе, протяженности, доходах. Вот дела великих людей, вот что происходило во времена наших предков; те, кто исполняет эти виды обязанностей с вящей пользой для государства, заслужат большую благодарность и славу.

(86) Однако, по мнению стоика Антипатра Тирского[715], недавно умершего в Афинах, Панэтий из числа этих наставлений насчет пользы пропустил два: заботу о своем здоровье и об имуществе. По моему мнению, выдающийся философ пропустил их потому, что следовать им легко; они, несомненно, полезны. Но здоровье люди сохраняют благодаря тому, что знают себя и наблюдают за тем, что́ им приносит пользу и что им вредит, как и благодаря воздержности в пище и образе жизни, стараясь оберегать свое тело, отказываясь от наслаждений, наконец, благодаря искусству тех, к чьей области знаний все это относится. (87) Что касается имущества, то его следует приобретать только честным путем, сохранять заботливостью и бережливостью и таким же образом преумножать. Все это подробнейше рассмотрел Ксенофонт, ученик Сократа, в своей книге под названием «Домострой»[716], которую я приблизительно в твоем возрасте перевел с греческого языка на латинский. Но обо всем этом — о зарабатывании денег, о помещении их, как и об их использовании, кое-кто из честнейших людей, сидящих под сводом Яна[717], рассуждает лучше, чем любой философ в любой школе. Все это, однако, надо знать; ведь это относится к пользе, о которой мы рассуждаем в этой книге.

(XXV, 88) Но сравнивать полезные вещи (ведь это и есть четвертое положение, пропущенное Панэтием) часто необходимо. Ибо обыкновенно сравнивают и блага для тела с внешними благами, и внешние блага — с благами для тела, и блага для тела — между ними, и внешние блага с внешними. Сравнивая внешние блага с благами для тела, здоровье предпочитают богатству; сравнивая блага для тела с внешними, предпочитают быть богатым, а не обладать величайшей физической силой; сравнивая блага для тела одни с другими, хорошее здоровье ставят выше наслаждения, силы — выше быстроты, а из числа внешних благ славу — выше богатства, доходы от городских владений — выше доходов от сельских. (89) К этому виду сравнений относится и знаменитое сравнение, принадлежащее старику Катону; когда его спросили, что́ именно самое выгодное для ведения хозяйства, он ответил: «Хорошо разводить скот»; что́ на втором месте, — «достаточно хорошо разводить скот»; что́ на третьем месте, — «разводить скот дурно»; что́ на четвертом месте, — «пахать землю»[718]. А когда спрашивавший сказал: «А отдавать деньги в рост?»[719], — то Катон спросил: «А убить человека?» Из этого и из многого другого мы должны понять, что полезные вещи сравнивают часто, и что это четвертое положение, касающееся вопроса об обязанностях, прибавили правильно. (90) Перейдем теперь к тому, что нам остается рассмотреть.

КНИГА III

(I, 1) Публий Сципион, сын мой Марк, — тот, которого первого прозвали Африканским, говаривал (так о нем написал Катон, бывший почти ровесником его), что он никогда не пользуется досугом в меньшей степени, чем тогда, когда он им пользуется, и никогда не бывает менее один, чем тогда, когда он один[720]. Поистине превосходное высказывание, достойное великого и мудрого мужа! Оно показывает, что Сципион имел обыкновение даже на досуге размышлять о делах, а будучи один — сам с собою говорить, так что никогда не бывал праздным и порою не нуждался в беседе с другими людьми. Так два обстоятельства, заставляющие других людей томиться, — досуг и одиночество ему придавали бодрости. Я хотел бы, чтобы и мне было дозволено искренно сказать это же; но если я и не могу, путем подражания, достичь такого большого превосходства ума, то в желаниях своих я, несомненно, очень близок к этому. Ибо я, нечестивым оружием и силой лишенный возможности заниматься государственными делами и выступать в суде, пользуюсь досугом и, по этой причине покинув Город и разъезжая по сельским местностям, часто бываю один[721]. (2) Но мой досуг нельзя сравнивать с досугом Публия Африканского и мое уединение — с его уединением. Ведь он, отдыхая от достославной государственной деятельности, наконец, стал пользоваться досугом, а от общения с множеством людей удалялся как бы в гавань; между тем мой досуг связан с отсутствием занятий, а не с моим стремлением к покою. И право, что достойное меня мог бы я, после упразднения сената и уничтожения правосудия, делать в Курии или на форуме? (3) И вот я, который когда-то жил, общаясь с величайшим множеством людей и находясь на виду у граждан, теперь, избегая взоров преступников[722], заполняющих все, удаляюсь насколько это мне дозволено, и часто бываю один. Но так как я узнал от ученых людей, что надо не только выбирать наименьшее из зол[723], но и выхватывать из этих последних хорошее, быть может, им присущее, то я потому и пользуюсь своим досугом, — правда, не тем, каким должен был бы пользоваться человек, некогда принесший спокойствие гражданам[724], — и не склонен проявлять слабость духа в одиночестве вынужденном, а не добровольном. (4) Впрочем, Публий Африканский, по моему мнению, заслуживал большей хвалы. До нас, правда, не дошло ни писаных произведений его ума, ни плодов его досуга, ни даров его уединения. Из этого мы должны заключить, что он, занимаясь умственным трудом и рассматривая вопросы, над которыми он последовательно размышлял, никогда не располагал досугом и не бывал один; я же, не обладая такой большой силой, чтобы в безмолвном размышлении отказываться от своего уединения, посвятил этому труду писателя все свое усердие и заботу. Поэтому я, уже после того как государство было уничтожено, в течение короткого времени написал больше, чем на протяжении многих лет, когда оно было неприкосновенно[725].

(II, 5) Но если философия в целом, мой дорогой Цицерон, плодоносна и плодотворна, и нет ни одного ее раздела, который не был бы обработан и был бы заброшен, то наибольший урожай и наибольшее изобилие сулит нам ее раздел об обязанностях, из которого вытекают наставления, касающиеся стойкости и нравственной красоты в жизни. Поэтому, хотя я и уверен в том, что ты изо дня в день слышишь и узнаешь все это от нашего друга Кратиппа, первого из философов нашего времени, я все-таки нахожу полезным, чтобы твои уши наполнялись такими речами с разных сторон и чтобы они, если это возможно, не слышали ничего другого. (6) И если так должны поступать все намеревающиеся начать жизнь нравственно-прекрасную, то ты, пожалуй, больше, чем кто бы то ни было. Ведь на тебя возлагают немалую надежду, что ты будешь подражать мне в своей деятельности, большую надежду, что ты уподобишься мне в отношении магистратур, и, пожалуй, некоторую — в отношении славного имени. Кроме того, ты взял на себя тяжелое бремя — пребывание в Афинах и занятия у Кратиппа; так как ты поехал туда как бы для покупки высоких знаний, то твое возвращение ни с чем было бы величайшим позором для тебя и бесчестием и для этого города, и для твоего наставника. Поэтому, насколько ты можешь напрягать ум, насколько ты можешь прилагать труд, — если учение есть труд, а не наслаждение, — настолько старайся так поступать и не допускай, чтобы в то время, когда я снабдил тебя всем необходимым, сам ты оказался изменившим себе. Но об этом достаточно; ведь я часто писал тебе об этом в виде советов; вернемся теперь к последней части в соответствии с предложенным нами делением предмета нашего исследования.

[617] Ср. выше, I, 42 сл.; ниже, 52 сл.

[618] …доблестях, связанных с мягкостью нрава и доступностью. — Это умеренность, воздержность, справедливость.

[619] Ср. Цицерон. «О пределах добра и зла», V, 66; «Тускуланские беседы», II, 32; III, 14, сл.; «Учение академиков», I, 38.

[620] …ни себе, ни другому… — поговорка. Ср. Плавт, «Хвастливый воин», 702.

[621] …испытание огнем. — Поговорка. Ср. Цицерон, письмо к близким, IX, 16, 2 (470); Овидий, «Тристии», I, 5, 25; Платон, «Государство», VI, 503 A.

[622] Архипират — главарь пиратов. Ср. Цицерон, речь против Верреса, (II) V, 64 сл.

[623] Бардулис — иллирийский царь; Цицерон называет его разбойником, так как он вел партизанскую войну. См. Диодор, XVI, 4.

[624] Феопомп Хиосский (IV в.) — ученик Исократа, написал историю Греции. См. Цицерон, письмо к Аттику, II, 6, 2 (33); Авл Геллий, X, 18.

[625] Вириат — успешно действовал в Испании в 148—146 гг. против римских войск, во главе которых стоял консул Квинт Фабий Максим Эмилиан.

[626] См. Геродот, «История», I, 96. — Геродот Галикарнасский (484—424) — автор истории в 9 книгах, по числу муз; «отец истории».

[627] Ср. Цицерон, «О государстве», II, 24; «О законах», III, 4.

[628] Цицерон неоднократно касается истории человеческого общества. Ср. выше, I, 157; «О подборе материала», I, 2 сл.; «О государстве», I, 40; речь в защиту Сестия, 91 сл.

[629] …со всеми людьми всегда говорили одним и тем же языком. — Имеются в виду законы Двенадцати Таблиц. См. выше, I, 37; ниже, III, 61; 117.

[630] См. выше, I, 65; Ксенофонт, «Меморабилии», I, 7, 1 сл.; II, 39; Валерий Максим, VII, 2 ext., 1.

[631] Тиберий Семпроний Гракх — консул 177 и 163 гг. См. «О дружбе», прим. 65 и 144.

[632] См. I, 20 сл.

[633] …воинскими подвигами. — Молодые римские граждане начинали карьеру с военной службы. Бог войны Марс считался покровителем юношества.

[634] Твое поколение было современником войны… — Имеется в виду гражданская война 49—45 гг. Первая сторона — Цезарь, вторая — сенат и Помпей.

[635] …начальником отряда конницы… — ala — эскадрон (300 всадников), составленный из числа союзных вспомогательных войск; им обыкновенно командовал один из молодых людей из числа «спутников» полководца (comites, contubernales imperatoris).

[636] Публий Муций Сцевола — плебейский трибун 141 г., консул 133 г., верховный понтифик. См. Цицерон, «Об ораторе», II, 52; 234; «О государстве», I, 20; 31; «О законах», II, 47; 50; 52; 57.

[637] О Публии Рутилии Руфе см. «О дружбе», прим. 145.

[638] Луций Лициний Красс (см. прим. 149 к кн. I) в возрасте 21 года привлек к суду Гая Папирия Карбона, бывшего сторонника Гракхов; чтобы избегнуть обвинительного приговора, Карбон покончил с собой. См. Цицерон, «Брут», 103; 159; «Об ораторе», 1, 40; III, 74; письмо к близким, IX, 21, 3 (496). См. также «О дружбе», прим. 106.

[639] Ср. выше, I, 132.

[640] Возможно, речь идет о письмах, которые сочинялись в школах у риторов. По свидетельству Свиды, существовало две книги писем Антипатра, которого Александр Великий в 334 г. назначил правителем Македонии. Кассандр был сыном Антипатра. Антигон — полководец Александра; после его смерти в 323 г. был одним из лиц, разделивших между собой его державу (диадохи). Был убит в 301 г. в войне за раздел державы Александра Великого: отец Деметрия Полиоркета и Филиппа.

[641] Марк Антоний (143—87) — консул 99 г., оратор: был убит марианцами: отец Гая Антония, консула 63 г.

[642] О Публии Сульпиции Руфе см. «О дружбе», прим. 5. В 94 г. он привлек Гая Норбана к суду в связи с волнениями во время его трибуната 95 г. Норбана защищал Марк Антоний; он был оправдан.

[643] Луций и Марк Лицинии Лукуллы привлекли к суду авгура Сервилия в отместку за то, что он обвинил их отца в хищениях. О Луции см. I, 140. Марк был усыновлен Марком Теренцием Варроном и стал именоваться Марком Теренцием Варроном Лукуллом Лицинианом.

[644] …как я поступил ради сицилийцев… — Цицерон имеет в виду дело бывшего наместника Сицилии Гая Верреса. См. речи против Верреса; «Брут», 319.

[645] Гай Юлий Цезарь Страбон Вописк обвинил Тита Альбуция бывшего пропретора Сардинии (133 г.), в подкупе избирателей. См. I, 108; речи: Дивинация против Цецилия, 63; О консульских провинциях, 15; В защиту Скавра, 40; Против Писона, 92. Альбуций удалился в изгнание в Афины.

[646] Луций Фуфий в 98 г. обвинил Мания Аквилия, бывшего консула 101 г., в лихоимстве. Аквилия успешно защищал Марк Антоний. В 100 г. Аквилий подавил восстание рабов в Сицилии. В 88 г. Аквилий был захвачен и казнен Митридатом Понтийским. См. Цицерон, «Брут», 222; «Об ораторе», II, 124; 194; речи: Против Верреса, (II) V, 3; В защиту Флакка, 39.

[647] Гражданские права, caput — совокупность римского гражданина.

[648] …позорно для его доброго имени. — Злостное обвинение (kalumnia) преследовалось на основании Реммиева закона; наказание: клеймение лба буквой «K». Ср. Цицерон, речь в защиту Секста Росция, 55.

[649] Марк Брут, прозванный обвинителем. Его отец был известным правоведом. Ср. Цицерон, «Об ораторе», II, 224; 226; «Брут», 130; речи: В защиту Клуенция, 140 сл.; В защиту Фонтея, 13.

[650] В 80 г., когда Цицерону шел 27-й год, он защищал Секста Росция, который по проискам Хрисогона, вольноотпущенника и приближенного Суллы, был обвинен в убийстве отца. Целью обвинения было завладеть большим состоянием Росция-отца.

[651] См. выше, I, 90; Валерий Максим, VII, 2, ext., 10.

[652] Намек на Суллу, Цезаря, Марка Антония. См. выше, I, 43.

[653] См. Аристотель, «Никомахова этика», II, 7, 4 сл.; IV, 1 сл.

[654] Пирушки — угощения для народа; мясо раздавалось в сыром или вареном виде; игры — состязания в цирке (бега или скачки, ludi circenses) или представления в театре; травля диких зверей происходила вначале на форуме, впоследствии в амфитеатрах.

[655] …берет на себя долги друзей… — По законам Двенадцати Таблиц, заимодавец был вправе лишить несостоятельного должника свободы, наложить на него оковы и заставить его отработать свой долг, продать его в рабство («за Тибр») и даже казнить. Долговое обязательство заключалось per aes et libram (см. «О старости», прим. 90); несостоятельный должник становился nexus (взятый в кабалу). Nexum было запрещено Петелиевым-Папириевым законом в 326 г.

[656] О Феофрасте см. выше, I, 3.

[657] Мина — аттическая серебряная монета. Секстарий — около 0,5 литра.

[658] Публий Лициний Красс Муциан Богатый — консул 98 г.; покончил с собой в 87 г. во время гражданской войны, при вступлении Гая Мария в Рим.

[659] О Луции Крассе см. I, 116 и прим. 149. О Квинте Муции см. I, 116 и прим. 175. Курульные эдилы 103 г.

[660] Гай Клавдий Пульхр — курульный эдил 99 г.; первый украсил сцену картинами, а во время игр показал народу слонов. См. Валерий Максим, II, 4, 6.

[661] О курульных эдилах Луции и Марке Лициниях Лукуллах см. выше, I, 140 и прим. 202; II, 50 и прим. 73. При играх они выставили быков против слонов. См. Плиний, «Естественная история», VIII, 19; IX, 170.

[662] Квинт Гортенсий Гортал (114—50) — курульный эдил 75 г., консул 69 г., знаменитый оратор, защитник Верреса в 70 г.; в ряде процессов Цицерон выступал вместе с ним как защитник. См. III, 73; «Брут», 228 сл.; 301 сл.; 317 сл.; речи: Против Верреса, I, 33; (II) I, 24 сл.; 99; 151; II, 24; 76; III, 6 сл.; 42; 70; 182; V, 2; 22; В защиту Рабирия, 18; В защиту Флакка, 41; В защиту Сестия, 3.

[663] Децим Юний Силан — консул 62 г.

[664] Публий Корнелий Лентул Спинтер — консул 57 г., способствовал возвращению Цицерона из изгнания. Он устроил над театром матерчатую кровлю. См. Валерий Максим, II, 4, 6; Плиний, «Естественная история», IX, 137.

[665] О Марке Эмилии Скавре см. выше, I, 138 и прим. 199.

[666] Помпей — построил и открыл в 55 г. великолепный каменный театр на 40000 мест и дал игры и бои гладиаторов; было показано 410 пантер, 20 слонов и 600 львов. См. ниже, 60; речь против Писона, 65; письмо к близким, VII, 1, 2 (127); Дион Кассий, XXXIX, 38.

[667] Мамерк Эмилий Лепид Ливиан был в 77 г. консулом вместе с Децимом Юнием Брутом.

[668] …устроить игры нужно, но в меру своих средств, как поступил я… Цицерон был курульным эдилом в 69 г. См. речь против Верреса, (II), V, 36.

[669] Гней Авфидий Орест — консул 71 г. Обычай жертвовать Геркулесу десятую часть дохода от какого-либо начинания перешел в обычай устраивать угощения для народа и раздавать ему мясо.

[670] Марк Сей — римский всадник, друг Цицерона и Аттика; в 74 г. как эдил снабжал народ зерном по низкой цене; впоследствии был осужден. См. Цицерон, речь в защиту Планция, 12.

[671] Тит Анний Милон — плебейский трибун 57 г., был одним из сторонников возвращения Цицерона из изгнания. Милон, как и плебейский трибун 58 г. Публий Клодий, располагал отрядом гладиаторов; в 52 г., в одной из стычек, Клодий был ими убит. См. Цицерон, речи: По возвращении из изгнания; Об ответе гаруспиков; В защиту Сестия; В защиту Милона.

[672] О Луции Марции Филиппе см. I, 108 и прим. 150. Его дед, Квинт Марций Филипп, был консулом в 186 и 169 гг.

[673] Гай Аврелий Котта — консул 75 г., был выведен Цицероном как участник диалогов «Об ораторе» и «О природе богов». См. «Брут», 201 сл.

[674] Гай Скрибоний Курион — консул 76 г., в 61 г. защищал Публия Клодия в суде по обвинению в кощунстве, совершенном им в 62 г. в доме претора Цезаря во время жертвоприношения Доброй богине. См. Цицерон, речи: О доме, 77; Об ответе гаруспиков, 8; письма к Аттику, I, 12, 3 (17); 13, 3 (19); 14, 5 (20); 16, 1 сл. (22); к близким, I, 9, 15 (159).

[675] …был избран… в свой год… — О возрастном цензе для занятия магистратур см. «О дружбе», прим. 22. Ср. Цицерон, речь против Писона, 2 сл.

[676] К театру Помпея (см. прим. 95) примыкали храм Победы, храм Венеры и портики для прогулок. См. Гораций, Оды, I, 20, 3 сл.; Марциал, Эпиграммы, VI, 21, 6.

[677] О Перикле см. выше, I, 108, и прим. 155. Пропилеи — знаменитый портик, вход в афинский Акрополь. См. Фукидид, II, 13, 31; Плутарх, «Перикл», XII сл. О Деметрии см. прим. 5 к кн. I.

[678] …Я подробно рассмотрел в своих книгах «О государстве». — Возможно, в утраченной V книге диалога «О государстве».

[679] Энний, неизвестная трагедия, фр. 409 Фален2. Ср. Плавт, «Пуниец», 633 сл.

[680] …наше сословие — сенаторское, в которое Цицерон перешел из всаднического после своей квестуры.

[681] О Луции Лицинии Крассе см. выше, I, 108. Возможно, имеется в виду его речь в защиту законопроекта Квинта Сервилия Цепиона о возвращении судебной власти сенаторам (106 г.).

[682] …владельцам смежных земель… — По законам Двенадцати Таблиц, между смежными владениями должна была проходить полоса земли шириной в 5—6 футов (confinium), считавшаяся общей; право давности (usucapio) на нее не распространялось.

[683] Феофраст по справедливости высказал хвалу гостеприимству. — Возможно, в сочинении «О богатстве»; см. выше, 56.

[684] Кимон (род. в 504 г.) — сын Мильтиада, был афинским стратегом и одержал ряд побед над персами; в 461 г. был изгнан демократической партией; по возвращении из изгнания снова руководил военными действиями против персов. См. Плутарх, «Кимон», X; «Перикл», IX. Здесь речь идет о жителях дема. В Аттике было 12 фил, делившихся на 174 дема.

[685] Ср. речь в защиту Мурены, 22. Цицерон, возможно, имеет в виду деятельность правоведа и выступления в суде; брать вознаграждение за эту помощь воспрещалось Цинциевым законом 202 г.

[686] …произошло это, … когда был жив человек… — Имеется в виду правовед Сервий Сульпиций Руф, консул 51 г.; он умер в 43 г. на пути в Мутину, направляясь для переговоров с Марком Антонием. См. Цицерон, «Брут», 150 сл.; «О законах», I, 17; речи: В защиту Мурены, 7 сл.; IX филиппика; письма к близким, IV, 1 (355); 2 (386); 3 (480); 5 (560); 6 (579); 12 (493).

[687] О значении, какое в Риме придавалось красноречию, см. Цицерон, «Брут», 58 сл.; «Об ораторе», I, 12 сл.

[688] См. «Брут», 21; 157, 331 сл.

[689] …испрашивая для них милости… — т. е. должности; на одни из них избирал народ, т. е. комиции; на другие назначали консулы.

[690] Кто-то метко сказал — сам Цицерон. Ср. речи: К квиритам по возвращении из изгнания, 23; В защиту Планция, 68.

[691] Ср. Саллюстий, «Катилина», 10—13.

[692] …щедрая раздача зерна… — Имеется в виду Семпрониев закон (Гай Гракх, 123 г.) о ежемесячной выдаче каждому римскому гражданину зерна по цене в 6,5 ассов за модий. Ср. Цицерон, «Брут», 222; «Тускуланские беседы», III, 48; речи: В защиту Фонтея, 39; В защиту Сестия, 103.

[693] После падения Гая Гракха его закон о выдаче зерна не был отменен сразу. В 120 (?) г. плебейский трибун Марк Октавий провел плебисцит, изменивший Семпрониев закон и повысивший стоимость выдаваемого зерна.

[694] Луций Марций Филипп — плебейский трибун 104 г. Его законопроект, возможно, подготовил почву для движения Луция Аппулея Сатурнина в пользу издания земельного закона. Ср. I, 108; II, 59; III, 87; «Об ораторе», I, 24.

[695] Ср. выше, I, 157 сл.: «О государстве», I, 40, речь: В защиту Сестия, 91.

[696] Ср. «О старости», 41; «О государстве», III, 40. Гай Понций — самнитский полководец, в 321 г. нанесший римлянам поражение в Кавдинском ущелье; в 292 г. был разбит консулом Квинтом Фабием Максимом и казнен после его триумфа.

[697] Закон об учреждении постоянного суда по делам о вымогательстве (quaestio perpetua de repetundis), проведенный в 149 г. плебейским трибуном Луцием Кальпурнием Писоном Фруги и направленный против злоупотреблений римских наместников в провинциях. См. Цицерон, «Брут», 106.

[698] …было издано столько законов… — Ацилиев закон 123 г., Сервилиев закон 108 г., Корнелиев закон 81 г., Юлиев закон 59 г.

[699] Италийская война (Союзническая, или Марсийская), 90—88 гг. См. выше, I, 108 и прим. 152.

[700] Публий Сципион Африканский Младший, см. стр. 185; I, 76; 116.

[701] Луций Эмилий Павел Македонский — консул 182 и 168 гг. См. «О старости», прим. 38; Веллей Патеркул, I, 9, 6.

[702] …уничтожив до основания богатейший город. — Коринф, взятый и разрушенный римлянами в 146 г. Ср. I, 35; «О природе богов», III, 91.

[703] См. Плутарх, «Агис», IX; Диодор Сицилийский, VII, 14, 5.

[704] …согнать владельцев с их земель… — Possessores — лица, получившие от казны целинные или пришедшие в запустение земли в бессрочное пользование (ager occupatorius); см. прим. 25 к кн. I. Сулла, придя к власти в 82 г., роздал многим своим сторонникам, в частности солдатам, земельные участки, ранее принадлежавшие его противникам. Так возникло выражение «Sullani possessores» («владельцы милостью Суллы»). См. Цицерон, речи о земельном законе: I, 15; II, 98.

[705] Concordia ordinum — согласие между сенаторским и всадническим сословиями; достижение и сохранение этого согласия Цицерон считал одной из задач своего консулата. Согласие было поколеблено непримиримым отношением сената к ходатайству откупщиков (римских всадников) об уменьшении платы за откупы в провинции Азии (61 г.). См. Цицерон, речи: В защиту Клуенция, 152; III речь о земельном законе, 4; В защиту Мурены, 62; 78; письма к Аттику, I, 17, 9 сл. (23); 18, 7 (24); II, 1, 8 (27); 16, 2, 4 (43).

[706] По-видимому, имеется в виду земельная реформа Тиберия Гракха (133 г.). Ср. Цицерон, II речь о земельном законе, 57.

[707] Спартанский царь Агис IV и эфор Лисандр предложили отменить долги, распределить земли и принимать чужеземцев в городскую общину. Эти предложения были отвергнуты, Лисандр был предан суду; Агис был убит (241 г.). См. Плутарх, «Агис»; «Клеомен».

[708] В 222 г. спартанский царь Клеомен III был разбит македонским царем Антигоном Дисоном. В 197 г. Тит Квинкций Фламинин одержал победу над македонянами под Киноскефалами и от имени Рима провозгласил свободу Греции. В 171 г. македонский царь Персей восстал против Рима, но был разбит под Пидной в 168 г. В 148 г. Македония стала римской провинцией. В 147 г. ахейцы восстали против Рима; они были разбиты Луцием Муммием в 146 г., и Греция стала римской провинцией.

[709] Арат добился вступления Сикиона в Ахейский союз и в 245 г. был избран его главой. Он заключил союз с македонскими царями Антигоном Дисоном, а затем с Филиппом V, направленный против этолян, но был отравлен Филиппом, добивавшимся владычества над Грецией. См. Плутарх, «Арат».

[710] …бросать имущество граждан под ноги глашатаю, чтобы он объявлял о его продаже. — Это произошло во время диктатуры Суллы и снова во время диктатуры Цезаря, после победы последнего над помпеянцами. См. выше, 27; 29.

[711] Ср. выше, I, 85 сл.

[712] …чтобы ты против моей воли пользовался моим имуществом! — В 48 г. претор Марк Целий Руф предложил отменить задолженность по квартирной плате; несмотря на волнения в Риме, предложение это не было принято. В 47 г. было отвергнуто такое же предложение плебейского трибуна Публия Корнелия Долабеллы. Цезарь предоставил годичную отсрочку по квартирной плате. См. Цезарь, «Гражданская война», III, 21; Кассий Дион, XLII, 22; 51.

[713] …все это зло было в государстве уничтожено. — Имеется в виду движение Катилины. См. Цицерон, II речь против Катилины, 18; Саллюстий, «Катилина», 49.

[714] …победитель, в прошлом побежденный… — Намек на двойственную роль Цезаря во время движения Катилины и на его личную заинтересованность в отмене долгов. В 63 г. задолженность Цезаря дошла до 23 миллионов сестерциев. См. Цезарь, «Гражданская война», III, 1; 22 сл.; Светоний, «Божественный Юлий», 38; 42; Цицерон, письмо к Аттику, X, 8, 2 (488).

[715] Антипатр Тирский — друг Марка Порция Катона Утического, умер в Афинах незадолго до появления трактата Цицерона «Об обязанностях».

[716] «Домострой» (Oeconomicus) — диалог Ксенофонта, в котором описывается жизнь богатого землевладельца.

[717] Ян — древнее римское божество, изображавшееся двуликим. Ему был посвящен сводчатый проход на форум, называвшийся Ianus medius. Около него были лавки менял. См. Цицерон, VI филиппика, 5; Овидий, «Лекарства от любви», 561; Гораций, Сатиры, II, 3, 18.

[718] Высказывания Катона Старшего о скотоводстве подтверждаются Колумеллой («О сельском хозяйстве», VI, введение, 4) и Плинием Старшим («Естеств. история», XVIII, 29).

[719] «А отдавать деньги в рост»? — По законам Двенадцати Таблиц, ставка по займам не должна была превышать 12 % годовых, но это нарушалось, и в провинциях ставка доходила до 48 % годовых. См. Цицерон, письма к Аттику, V, 21, 11 сл. (249); VI, 1, 3 сл. (251); 2, 7 сл. (257).

[720] Ср. Цицерон, «О государстве», I, 27; речь в защиту Планция, 66. Возможно, что Катон Цензорий писал об этом в своих «Началах». См. Плутарх, «Апофтегмы царей и полководцев», 196 B, 1; Энний «Ифигения», фр. 234 сл.; 238 Фален2.

[721] …часто бываю один. — Имеется в виду время диктатуры Цезаря. Цицерон тогда проводил много времени в своих усадьбах, особенно после смерти дочери Туллии (45 г.). «Нечестивое оружие» — гражданская война.

[722] …избегая взоров преступников. — Имеются в виду Марк Антоний и его сторонники

[723] См. ниже, 102; 105. Ср. Плавт, «Господа и рабы», 120.

[724] …некогда принесший покой гражданам… — Имеется в виду подавление движения Катилины. См. «О старости», прим. 115. В подлиннике игра слов: otium — досуг и otium — покой, гражданский мир.

[725] …в течение короткого времени написал больше, чем… — Цицерон написал большинство своих сочинений по философии и риторике в 46—44 гг.