Ничипор, покуривая люльку, чему-то усмехается, смотря вдаль поверх полоски земли на той стороне лимана. А Стешок угрюмо прислушивается к тому, как бурчит и переливается у него в животе вода.
— Нахватался водицы? Что, вкусная вода в лимане?
— Соленая…
— То-то! Бугский лиман — то же, что море. А вот в Днепровском лимане вода сладкая совсем. Хоть и рядом, в одном русле. а вода разная. Вдоль Очакова из Буга соленая вода бежит, а вдоль Кинбурна из Днепра — сладкая, и меж собой не мешаются. Поди пойми, в чем дело!
Как будто дав Стешку время подумать, почему это такое диво, Ничипор помолчал немного и спросил:
— А что, хлопчик, скажешь, коль мы домой воротимся? "Где вы пропадали?" спросит мамка. Что скажешь тогда?
— Скажу: был в гостях у Марьи Моревны, у морской царевны.
— Это дельно. А она спросит: "А что ты там видал, чем вас потчевали, чем забавляли?"
— Я ничего не разглядел. Марья Моревна только меня за руку взяла во дворец вести, а ты меня вытащил…
— О том маме мы не скажем, что я тебя из воды вытянул. Мы ей лучше подробно все про подводное царство доложим.
— Да как же?! Ты мне и не досказал про подводное царство.
— Придется досказать. Пока у нас с тобой портки сохнут, делать нечего. На чем давеча пошабашили?
— Значит, так: "Эх! — подумал Левон. — Попал я в плен хуже ипонского!"
— Значит, так: "…хуже ипонского". Поторопился Левон, зря сказал. Вовсе не так ему пока что худо. Неужели и тебе, хлопчик, было худо под водой? — подмигнул Ничипор.
— В брюхе бурчит…
— Это не беда. Прочистит, да и кран. Ты бы коли нырял, дух в себе запер. Левон, брат, матрос бывалый — он не станет морскую воду глотать, он ее вкус довольно знает. Идет себе с Марьей Моревной — в ус не дует. Начало смеркаться, да ведь и ТО: дорога все в глубь идет, в самые преисподние моря. Тут впереди поплыли светящие рыбы: вместо глаз у них фонари с абажурами — впереди дорогу освещают. Да и вдали чем-то забрезжило; дальше — больше, ближе — совсем светло сделалось. Сияет хрустальный дворец царя Морея, весь светится. И сидит сам царь Морей на высоком стуле в полном обмундирования: на ногах сапоги со шпорами, рейтузы на Морее из акулиной кожи, мундир с аксельбантом, на груди орденов — свети мои! Некуда вешать! На голове корона самоцветная. А сам с бородой и довольно веселый.
"Вот, батюшка, — говорит Марья Моревна, — привела я к вам того матроса. Это он песню пел до того тяжелую, что не мог мой дядя Зефир ее на крыльях унесть, и потонула та песня в море до самой глубины и вас" батюшка, в печаль вогнала!"
Нахмурился царь Морей и говорит Левону грозно так:
"Как же ты смеешь, русский матрос, такие тяжелые песни играть? Я человек нраву веселого и печальных песен терпеть не люблю:.."
"А я, ваше морское величество, и веселые песни играть могу и вовсе не хотел огорчать ваше величество" а пел только оттого печально, что очень по дому стосковался".
"Добро! А плясовые играть можешь?"
"Почему нет? Могу и плясовые".
"Прелестно! — обрадовался царь Морей. — В этом случае мы будем так. Пойдем на спор: если ты меня переиграешь, так бери любое из моих средств водяной коммуникации — хочешь Черного быка, хочешь коня Златогрива, хочешь див-рыбу Дельфина — и с господом-богом отправляйся домой. А если я тебя перепляшу, то останешься ты на веки вечные при моем дворе придворным капельмейстером и за тебя я отдам Марью Моревну".
Вспомнил Левон, что ему Марья Моревна наказывала на спор с ее родителем никак не итти, и отвечает:
"Лестно мне, ваше морское величество, взять за себя девицу такой красоты, как ваша дочка, а на спор с вами итти не смею, в плясу вы непобедимый. А так, если вам сплясать охота, то я сыграть могу, что прикажете: гопака, камаринского мужика, "По улице мостовой", "Ах вы, сени" и прочее".
"То-то! — ухмыльнулся царь Морей, очень довольный, что матрос такой вежливый. — А то вот сынок мой — по-вашему Трифон, а по-аглицки Тритон — хотел у меня див-рыбу выспорить. Заметь себе: Трифон мой по музыкальной части первый в мире человек".
А надо сказать тебе, хлопчик, что и Трифон тут же около царя Морея по правую руку стоит, и через плечо у него на ремне висит агромадный рог, сделанный из раковины морской. Услыхал Трифон Мореич, морской царевич, что папаша нм похваляется, приосанился, гордо на Левона поглядывает и говорит ему:
"Ну и музыка у тебя! Не то весло кормовое, не то большая поварешка — матросам борщ из котла по бакам разливать".
Тут у Левона вскипело на сердце, и говорит Левон:
"С тобой-то готов я поспорить. Против русского человека никто в музыке не состоит".