Читать книгу «Возвращение в жизнь» онлайн.
Алексей Тихонович разжал кулаки и засмеялся в ответ:
— Свой огонек и слава — вещи разные. Бывает, что людям с отраженным светом славу-то заработать как раз и легче. У нас еще сколько угодно есть таких чародеев, с дутой славой. Они как гнилушки — светятся, да не греют. А я хочу греть...
Марина Ивановна была довольна, что Мещеряков не только сам все время идет вперед, но и стремительно увлекает за собою других, и особенно — Славинского.
Она одобрительно приняла предложение архивариуса о создании больничного музея. Для организации музея была назначена историческая комиссия. По настоянию Мещерякова, председателем ее выдвинули Славинского.
К своему назначению Славинский вначале отнесся с досадой: лишняя нагрузка может оторвать от основной работы. Но так как комиссия должна была собираться только раз в десять дней, он смирился с этим. Первые два заседания прошли строго официально, даже скучно. Сам он особого интереса к работе комиссии не испытывал.
После второго заседания Петр Афанасьевич пошел в архив — хоть бегло взглянуть, какими же материалами можно располагать для музея. Он рассчитывал побыть здесь всего лишь с полчаса, но задержался до конца дня.
При разборе материалов ему попалась история болезни поручика Конно-гвардейского полка Громова, участвовавшего в подавлении революционных выступлений 1905 года. В больницу он был помещен якобы за сумасшествие, выразившееся в высказывании бредовых идей. Пролежал он здесь до 1918 года и был выписан совершенно здоровым. Оказалось, его упрятали в больницу, когда он отказался от участия в карательных экспедициях и стал высказывать сочувствие революционерам, — от суда его спас какой-то влиятельный родственник.
Петру Афанасьевичу припомнились слова Мещерякова о психиатрии и политике. Заинтересовавшись, он стал перебирать другие материалы и раскопал около сотни дел секретного полицейского надзора за больными. Среди них оказалось дело декабриста Петра Бестужева.
Несколько раз перелистав дело в плотной серо-зеленой обложке, Славинский нигде не нашел психиатрического диагноза. В деле не было ни одного врачебного документа о психическом заболевании Бестужева, помещенного в сумасшедший дом. Бестужев умер в больнице. О последнем периоде его жизни все можно было установить только по этому делу...
Отложив дело, Петр Афанасьевич снял очки и улыбнулся: «Не случайно втравил меня Алексей в эту комиссию... Чудный он все-таки человечище!»
Славинский понимал, что работы здесь не на месяц, не на два, даже, наверно, и не на год. Эту работу надо вести систематически и долго. И она, видимо, и ему лично и многим откроет много интересного и важного...
Он увлекся, сумел заинтересовать всех членов комиссии. В старом архивариусе он нашел себе деятельного и толкового помощника.
Когда-то Славинский удивлялся, как Мещеряков успевает столько делать. А сейчас, возвращаясь вечером домой и вспоминая все события прошедшего дня, он замечал, что успевает делать многое, и одно не мешает другому.
После того большого внутреннего перелома, который пережил Петр Афанасьевич, он изменился и внутренне и даже внешне. Изменился его тон — стал более уверенным. Улыбка уже не была постоянной, независимой от настроения, — он научился и по-настоящему злиться и требовать. В его отношении к людям появились искреннее внимание и сердечность.
Марина Ивановна получила долгожданный и больше всего интересовавший ее ответ.
Из военного архива сообщали, что бывший прапорщик драгунского, великого князя Константина полка Юдин в рядах Советской Армии не служил, а находился на разных незначительных хозяйственных должностях в качестве вольнонаемного. На военном учете он не состоял, как инвалид. В период нэпа Юдин нигде не работал, а громко именуемая им выборная руководящая работа, как писал он в анкете, состояла в том, что он был председателем санитарной комиссии жакта.
Марина Ивановна решила ничего не говорить Юдину до общебольничной профсоюзной конференции. И, как большей частью случается, стоило зацепиться за одно, как сейчас же вслед начало тянуться и всплывать все остальное.
Распуталась наконец история с пропавшими деталями стандартного дома. Телицын слепо доверился Юдину, а тот умышленно приказал выгрузить детали в Сосновой поляне и оставил их без охраны. Большая часть деталей была распродана индивидуальным застройщикам.
Замешан он был и в продаже дров с больничного склада. Поэтому в прошлую зиму случилось так, что в некоторых отделениях температура была только семь градусов, врачи сидели в ватниках, а по отчетам оказывался перерасход дров. Выяснилось еще и то, что во время ремонта одного отделения была заново перекрыта всего лишь год назад менявшаяся крыша, а снятое железо продано частным лицам. Все свои комбинации Юдин осуществлял через начальника технической части, которому он выхлопотал у Телицына незаконную дополнительную полставки.
И совершенно неопровержимыми оказались попытки Юдина получать деньги за счет обманных совместительств. Сорвавшись на Новикове, он подобрал себе двух других человек, надеясь легко оформить их через отдел кадров на свободные должности санитаров. Он полагал, что заведующая первым отделением, недолюбливавшая Марину Ивановну, конечно же будет подписывать им графики...
В больнице насчитывалось почти полторы тысячи человек персонала, и раньше главный врач знакомился только с поступающими врачами. Но Марина Ивановна стала знакомиться даже с принимаемыми на работу санитарами: надо непременно самой видеть нового человека и понять — почему и как идет он на эту трудную работу.
Так она и раскрыла затеваемый Юдиным обман. Этого, или чего-то подобного она и ожидала от Юдина, и поэтому не была расстроена. Ее расстроило, что у Новикова не хватило мужества — прийти и рассказать о предлагавшейся ему подлой комбинации. Достало честности только отказаться, как сообщил ей Коля Петров. Это, конечно, тоже хорошо. Но Марине Ивановне хотелось, чтобы в Новикове начало уже появляться и мужество, — тогда она была бы совсем спокойна за него.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Из газеты узнав об Асиной смерти, Вера Георгиевна хотела сразу же поехать к Виктору Дмитриевичу, но передумала. Она хорошо помнила нравившуюся ей Асю, помнила, как Ася мучилась с мужем, и поняла, что не смогла бы сейчас искренне облегчить горе Виктора Дмитриевича. А притворяться она не умела. Она позвонила Мещерякову, справилась о Новикове.
Виктор Дмитриевич почти не мог работать. С усилием заставляя себя выполнять полученные задания, он сейчас же, как только освобождался, уходил в город. Бродил из улицы в улицу. Из улицы в улицу.
В нервном потрясении он плохо воспринимал окружающее. Только по тому догадывался, что на улице, должно быть, очень холодно, что люди бежали, прикрывая носы перчатками и варежками.
Если бы здесь была Леля, она, конечно, ходила бы сейчас с ним. Но от тети Фени он узнал, что Леля уехала в Свирскую больницу. И даже будто обрадовался этому, — он не имеет теперь права на личное счастье.
Приход Славинского в мастерскую, вечер, проведенный в его семье, заставили Виктора Дмитриевича ощутить, что вокруг него есть люди, что, хочет или не хочет, он должен видеть людей, спать, есть, работать. От всего этого — никуда не уйдешь.
Все хотели помочь ему пережить горе. Даже архивариус пришел как-то в мастерскую и просидел целый вечер. Отвлекая его от тяжких мыслей, старик советовался, как лучше оборудовать зал будущего музея, увлекал предстоящей работой. Тетя Феня несколько раз вечерами уводила Новикова к себе.
Но особенно сильное участие он чувствовал при встречах с Мещеряковым. Алексей Тихонович не сказал ни единого слова сочувствия, но Виктор Дмитриевич верно угадывал сердцем, что он страдает сейчас вместе с ним, как может страдать только самый близкий друг.