Читать книгу «Япония в раннее Средневековье VII-XII века. Исторические очерки» онлайн.
Введение
Научная и практическая актуальность изучения феодализма определяется рядом объективных причин. Далекое прошлое оставляет следы в современном экономическом строе, социальных отношениях, политической культуре, национальных обычаях, которые могут быть объяснены лишь на основе исторического подхода.
Остро стоят проблемы феодализма в идеологической борьбе. Как известно, буржуазные историки, отрицающие марксистскую категорию «общественно-экономическая формация» и социологические закономерности, противопоставляют им формально-юридические и поверхностно-политические концепции феодализма, односторонне сводящие данное понятие к политической раздробленности, вассально-ленным отношениям, феодальному праву, иерархической собственности. Обращение к проблемам истории раннего средневековья используется буржуазными авторами для попыток доказать извечность социального неравенства [67, гл.1–2]. В современной Японии весьма распространены антикоммунистические по содержанию исторические и социологические теории, в которых Япония как элемент структуры капиталистического мира, взращенного феодализмом, противопоставляется развивающимся и социалистическим странам, якобы миновавшим этот этап развития и не сумевшим достичь уровня Японии и Западной Европы (см., например, [405]).
Задачей предлагаемых очерков является освещение основных сторон развития и функционирования японского раннефеодального общества на основе марксистско-ленинской концепции феодализма. Преимущественное внимание уделяется вопросам, наименее изученным в советской историографии. Не все они, однако, могут быть изложены с достаточной полнотой, что определяется как социально-классовым характером источников, так и степенью разработки их в японской историографии. Отмеченное обстоятельство относится в первую очередь к истории раннесредневекового крестьянства. Сведения письменных источников о крестьянстве весьма скудны, и его история не может быть освещена так же детально, как история правящих кругов, хорошо известная и из официальных хроник, и из художественной литературы.
Вместе с тем стремление приблизиться к целостному рассмотрению японского раннефеодального общества и подойти к пониманию характера взаимодействия его структурообразующих элементов побудило автора данных очерков затронуть и те вопросы, которые продолжительное время плодотворно разрабатываются в советском японоведении, — прежде всего развитие литературы и искусства.
Понятия «ранний феодализм» и «раннее средневековье» рассматриваются в данных очерках как хронологически совпадающие. Социально-экономическое содержание раннего этапа развития японского феодализма составляло существование государственной собственности на землю, надельной системы крестьянского землепользования, утвердившейся к концу VII в., и становление вотчинной системы, протекавшее с VIII в. Завершение формирования вотчинной системы к середине XII в. определило конечный рубеж раннего феодализма и начало его перехода в развитую стадию. Отмеченное обстоятельство повлекло за собой обострение борьбы за власть как следствие усилившегося противоречия между базисом и надстройкой. Поэтому в заключительном разделе гл. 6 рассмотрена политическая борьба 50–70-х годов XII в.
Существенное значение имеют вопросы этнической истории, дающие возможность расширить представление об условиях жизни основных классов общества и проследить истоки формирования современных обычаев, традиций, элементов культуры, лучше понять процесс развития производительных сил.
Для изучения отдельных сторон исторического процесса полезны данные и методы и других смежных и вспомогательных дисциплин. В частности, корреляционный анализ ренты отдельных буддийских храмов в XI—XII вв. позволил подтвердить тезис, что переход с XII в. от арендного хозяйства к держаниям крестьян был выгоден прежде всего феодалам. Но, разумеется, необходимой предпосылкой применения вспомогательных методов является качественная социально-классовая характеристика исторического общества. В феодальной Японии существовала, наконец, проблема трехъязычия. Изучение ее истории требует наряду со знанием разговорного и письменного японского языка (бунго) работы с древнекитайским письменным языком — вэньянем (камбуном), с VIII в. ставшим языком официальным[1].
Современное теоретическое источниковедение выделяет письменные, вещественные, изобразительные и фонические источники [112, с. 143]. Ставится вопрос о вычленении вспомогательных, потенциальных — в частности, естественно-географических источников [192, с. 266]. Письменные источники остаются, разумеется, наиболее важными с точки зрения информативности.
В Японии собиранием, систематизацией и изданием письменных источников занимается Институт собирания исторических источников при Токийском университете, созданный в 1888 г. вместо существовавшего с 1869 г. Управления официальной истории. Институт ставит своей целью выявление событий, ежедневно происходивших в Японии с конца IX в., т. е. с того времени, когда прекратилось составление официальных императорских историй. Завершить эту работу предполагается в середине XXI в.
Не все этапы и не все стороны истории японского раннефеодального общества в равной степени обеспечены письменными источниками. Первая группа источников — документы как непосредственные свидетельства своего времени стали составляться в Японии в весьма большом количестве с начала VIII в., когда свод законов «Тайхо рицурё» (701 г.; Тайхо — девиз годов правления императора, рицу — уголовное право, рё — гражданское и административное) установил, что все распоряжения, указы, отчеты должны предоставляться в письменной форме (на вэньяне), а не передаваться устно, как прежде.
Сохранилось около 12 тыс. единиц документов VIII в. Подавляющее их большинство находится в Сёсоин — Императорской палате, хранилище драгоценностей в Нара, расположенной рядом с известным памятником культуры VIII в. — буддийским храмом Тодайдзи. Доступ к оригиналам затруднен, так как охраняется право собственности на них императорской семьи, однако имеется многотомное издание этих документов [24] — ценный источник по социально-экономической истории VIII в. Среди изданных исторических памятников — книги подворных переписей (косэки), проводившихся с 690 г. до конца VIII в. через каждые шесть лет, ежегодные учетные книги (кэйтё), содержащие данные о населении провинций с учетом пола и возраста, ежегодные доклады губернаторов провинций центральному правительству (тёсютё), включавшие описание водных бассейнов, судов, оборудования присутственных мест, почтовых лошадей, синтоистских храмов и другие сведения, официальная переписка центральных и местных властей. Эти источники позволяют уяснить не только государственные установления и события политической истории, но и, что гораздо важнее, положение и борьбу общественных классов, жизнь и быт крестьянства, феодалов и рабов, практическую реализацию земельного закона и эволюцию аграрного строя.
Число дошедших до нас документов IX–XII вв. значительно меньше — около 10 тыс. единиц. Документы этого времени, собранные, систематизированные и впервые опубликованные Такэути Ридзо (род. в 1907 г.) в 1947–1960 гг. [43], являются основным источником изучения процесса становления вотчинной системы. Они содержат переписку землевладельцев и правительственных ведомств, документы о приобретении, захвате и разработке земель, о создании и расширении вотчин, признании их иммунитетов, аренде вотчинных земель, формировании крестьянских держаний и т. д.
С середины 70-х годов токийское издательство «Есикава», специализирующееся на издании исторической литературы, приступило к выпуску серии источников по истории отдельных вотчин, охватывающих весь период становления, развития и распада вотчинной системы (VIII–XVI вв.) и включающих наряду с документами выдержки из исторической и художественной литературы на древнекитайском и японском языках. В частности, первый том документов одной из наиболее изученных вотчин, Курода (провинция Ига, ныне — территория города Набари в префектуре Миэ), охватывает 750–1145 гг. и содержит 252 документа, расположенных в хронологическом порядке [45].
Правительственные указы и императорские эдикты конца VIII — начала X в. — дополнения к законодательству VIII в., также включающие материал о вотчинах и позволяющие судить об экономической политике властей, реформах в целях сохранения государственной собственности на землю и начале государственного регулирования вотчин, — в упомянутые собрания документов не входят, так как сохранились в том виде, в каком они были систематизированы в X в., и издаются отдельно [36]. К этой группе источников примыкают также комментарии к тексту законов, писавшиеся в VIII в. [32; 33; 34].
Вторая группа непосредственных источников — дневники аристократов, писавшиеся с VII в., но получившие особенное развитие с X в. Речь идет не о литературных произведениях на японском языке, таких, как книги Ки-но Цураюки, или Мурасаки сикибу[2] [88, гл. 2], имеющие характер мемуаров или путевых заметок, а о дневниках в строгом смысле слова, содержавших записи о событиях в столице, при дворе, церемониях, поступках людей, изложение бесед и т. д. Часто такие дневники передавались по наследству и служили руководством в политической деятельности. Этот вид источников даже в Японии изучен пока недостаточно. Степень их достоверности выше, чем ряда документов, которые могли быть искажены, особенно если использовались в имущественных спорах или политической борьбе. Дневники, как правило, не имеют позднейших наслоений, а объем содержащейся в них информации больше, чем в других источниках, однако она ограничена столичной жизнью.
Высокой степенью достоверности отличается также датировка событий в дневниках, поскольку они писались на календарях, ежегодно составлявшихся для аристократов в правительственном ведомстве астрономии и календаря. С точки зрения же языка дневники представляют наибольшую сложность для анализа записи их краткие, написаны одними иероглифами, но грамматические правила вэньяня авторы соблюдали далеко не всегда: иногда пренебрегали ими, иногда писали по правилам японской грамматики. Есть неточности в иероглифах, пропуски, сокращения. Сложна также расшифровка названий дневников, требующая в ряде случаев привлечения дополнительных источников: название могло состоять из отдельных иероглифов наименования должности автора, псевдонима, названия его усадьбы или даже отдельных элементов иероглифов (чаще всего — ключевых), обозначавших должность.
К этой же группе источников можно отнести и эпиграфические памятники. Известно до двух десятков надписей на могильниках и буддийских статуях, сделанных до конца VII в.; памятники IX–XII вв. воспроизведены в специальном томе вышеупомянутых хэйанских документов, собранных Такэути Ридзо.
Третья группа письменных источников — шесть официальных историй (риккокуси), составлявшихся по китайскому образцу с 720 г. по 901 г. Все они написаны на вэньяне, хорошим стилем — к их созданию привлекались наиболее образованные аристократы, — хотя и уступают по образности языка китайской династийной истории «Хань шу», что отчасти объясняется большей сжатостью изложения событий. Объект описания — политическая история правящих кругов, события придворной жизни, краткие биографии политических деятелей и поэтов. В них упоминаются или излагаются также отдельные императорские и правительственные указы, имеется материал о развитии буддизма и синтоизма. Очень скупы, разумеется, данные о крестьянстве и его борьбе.
Основная идея, пронизывающая все шесть официальных историй, — якобы божественное происхождение императорского дома, — как известно, наиболее полно воплощена в первой из них — «Анналы Японии» («Нихон сёки») [31].
Значительную ее часть составляют мифы. Повествование о реальных событиях основано на конфуцианском принципе наказания зла и торжества добродетели; под злом понимается ущерб, нанесенный императорскому дому, под добродетелью — верная и честная служба ему. Очень отчетливо это обнаруживается, например, в драматизированном описании политического переворота 645 г. «Анналы Японии» вообще более подробны и образны, чем последующие пять историй; китайское влияние здесь тоже наиболее заметно — ив стиле изложения, и в использовании китайских легенд, выдаваемых за события японской истории.
Текст «Анналов Японии», в частности описание событий конца VI–VII в., содержит бесспорно доказанные позднейшие наслоения. Они обнаруживаются при анализе стилистических особенностей самого текста, переработанного авторами-составителями, сопоставлении словоупотребления «Анналов Японии» с эпиграфическими памятниками и документами начала VIII в. (наиболее существенные моменты, относящиеся к документам VII в., входящим в «Анналы Японии», будут рассмотрены в гл.1).
Следующие пять официальных историй — от «Продолжения анналов Японии» («Сёку Нихонги») [37], написанного в конце VIII в. и охватывающего 697–791 гг., до «Хроники трех императоров Японии» («Нихон сандай дзицуроку») [30] — в целом не противоречат данным других источников.
Насыщенным и многосторонним источником являются произведения японской раннесредневековой литературы, значение которых в этом плане далеко не исчерпывается изучением собственно истории литературы. Романы, повести, легенды на японском языке, стихи на древнекитайском и японском языках не только передают атмосферу эпохи, но и содержат множество сведений, которые могут быть использованы при изучении этнической и социальной истории, материальной и духовной культуры, а также политических событий.
Одно из крупнейших произведений мировой средневековой литературы, «Повесть о принце Гэндзи» («Гэндзи моногатари»), позволяет составить представление об обычаях, условиях жизни, верованиях, культуре аристократии. «Повести о прошлом и настоящем» («Кондзяку моногатари») включают данные о жизни различных классов и социальных слоев раннефеодального общества. В «Новых записях о комических представлениях — саругаку» («Синсаругакки») есть описание дома, хозяйства и быта крестьянина-арендатора, которого не найдешь ни в одной официальной истории. Поэтическая антология VIII в. «Сборник множества стихов» («Манъёсю») включает стихи крестьян. И даже из лирической поэзии, передающей чувства и ощущения авторов, можно извлечь информацию о тех обычаях и привычках — любовании луной, багряным кленом, — которые остаются элементом национальной культуры и современных японцев.
Разумеется, сведения, почерпнутые из художественной литературы, как и из других источников, требуют сопоставления и проверки. В одних случаях доказательством достоверности служит неоднократность повторения факта — это относится прежде всего к обычаям и культуре. О сезонных любованиях природой, например, часто говорится в литературе, становились они и сюжетом живописи. Намного сложнее проверить точность описания политических событий в исторических повестях, таких, как «Повесть о процветании» («Эйга моногатари»), или в житиях монахов. Идеализация авторами своих героев часто такова, что без дополнительных данных установить подлинность даже тех фактов, которые лишены внешней фантастичности и могут восприниматься как реальные, не представляется возможным. Примером может служить «Житие великого будды Сётоку» («Дзёгу Сётоку хоотэй сэцу») [25] — жизнеописание идеализированного монахами принца Сётоку.
Кроме издания полных текстов письменных памятников японские издательства выпускают тематически подобранные извлечения из разных источников. К их числу относится, в частности, многократно переиздававшийся четырехтомник «Поступь Японии в исторических источниках» [46; 47] — комментированная хрестоматия, включающая разбитые по темам выдержки из документов, официальных историй, художественной литературы на языке оригинала. Эти выдержки служат подтверждением наиболее существенных фактов истории Японии — в данном случае раннефеодальной. Возможности использования их в исследовательских целях, конечно, очень ограниченны, но как иллюстративный материал они весьма полезны. Требуется, однако, сопоставление их с оригиналом, так как в издании имеются опечатки, хотя и немногочисленные.
К числу изобразительных источников относятся в первую очередь произведения живописи и скульптуры. Как и художественная литература, они важны для изучения не только истории искусства, но и этноса, социальных отношений, идеологии.
Без рассмотрения буддийской скульптуры, эволюции буддийской живописи трудно изучать развитие буддизма как идеологии. Искусство, особенно с X в., все шире использовалось в религиозной пропаганде, а технология изготовления буддийских статуй — один из важных элементов, характеризующих материальную культуру.
Произведения светской живописи, рассмотренные в связи с другими произведениями искусства и литературы, дают возможность выявить закономерности развития духовной культуры, а их сюжет позволяет расширить представления об обычаях, мировоззрении, социальном положении представителей различных классов и слоев японского общества, зримо представить их образ, а в ряде случаев — подтвердить данные письменных источников. Первостепенное значение имеет, конечно, непосредственное знакомство с оригиналом произведений (автор имел возможность ознакомиться с частью оригиналов, о которых говорится в очерках), однако для использования в качестве источников большую ценность представляют и издаваемые в Японии систематизированные собрания репродукций, в частности живописи в свитках (эмакимоно), и скульптуры [51;52].
[1] С помощью системы условных обозначений, разработанной японскими лингвистами, камбун может читаться по-японски.
[2] Мурасаки — литературный псевдоним; сикибу — термин, общее наименование аристократок, служивших при императорском дворе в феодальной Японии.