— Мабуля. я буду против дедушки сидеть и все буду делать по его!
— Пусть так, — согласилась мабуля.
— Только мне будет низко сидеть — ничего не видно.
Панчик примерился, сев на стул: нос его пришелся в уровень стола. Тогда Полли принесла из библиотеки два толстых фолианта и положила на стул. Примерясь еще раз, Панчик заявил, что этого мало: вид на дедушкино обеденное вооружение закрывала широкая невысокая ваза с пышными осенними розами — белыми, огненно-красными и желтыми. Ради этого главного украшения стола Поступаев опустошил вместе с Панчиком цветник, орудуя большими садовыми ножницами.
Полли принесла еще фолиант, и, взгромоздясь на этот пьедестал. Панчик счел, что занял достаточно высокое положение, решил для верности не сходить больше с места и заявил:
— Теперь можно обедать!
Сложные приготовления закончились. Мабуля Мини сказала, что она и Полли идут одеваться к обеду, хотя, по мнению Панчика, они были одеты. В столовой остались только Поступаев и Панчик. Из соседнего кабинета слышался оживленный говор трех голосов; там о чем-то спорил адмирал с сыном и Железновым.
— Ваше благородие. — обратился Поступаев к Панчику. — дозвольте для храбрости хлопнуть стаканчик.
— Хлопни!
Матрос налил большой стакан из графина с темножелтым вином, "хлопнул" и похвалил:
— Добрый хересок!
В столовую явились адмиральша и Полли Панчик, привыкший видеть мабулю Мини в серых домашних камлотовых[18] платьях, не сразу узнал ее в нарядной барыне с высоко взбитой прической, с ниткой жемчуга на открытой шее. Синее с серебром платье из какой-то тяжелой, ломкой, в складках ткани очень шло к седым волосам и голубым глазам мабули Мини. Она казалась Панчику чужой. И Полли нарядилась в другое платье, с открытыми плечами. Поступаев в белых перчатках, открыв дверь в кабинет, торжественно возвестил:
— Кушать подано!
Вошли мужчины, продолжая спорить, в заняли указанные хозяйкой места. Напротив Панчика — он угадал верно — занял свое место адмирал, по правую руку от него — Григорий Иванович, по левую — Железнов. Панчик оказался меж дам: адмиральшей и Полли. Девушка почему-то присмирела. Быть может, у них с Бутаковой, пока они одевались, шел не менее важный, чем у мужчин, свой, женский, разговор.
Обед начался. В семье Макаровых считалось. что говорить за столом "грех", и обед проходил в молчании, очень скоро, да побед простой — борщ да каша, по воскресеньям пироги. Тут же все время ухитрялись и пить, и есть, и говорить, и еще оказывать разные легкие услуги соседям справа и слева, пододвигая и предлагая то одно, то другое.
— Горькой? — спросил адмирал Григория и Железнова и, налив им обоим по рюмке английской горькой, наполнил из того же графина свою серебряную чарку.
Поступаев с бутылкой в руке наклонился почтительно к Полли:
— Прикажете хересу?
Полли отказалась:
— Нет, я выпью тоже горькой. — и сама налила себе самую маленькую рюмочку.
Поступаев, обходя круг, так же склонился и перед Панчиком и спросил:
— Прикажете хересу?
— Нет. мне тоже горькой, — ответил Стешок, пододвигая Полли самую большую, сразу им облюбованную, изумрудную, на тонкой белой ножке рюмку.
Все рассмеялись.
— Недурно для начала! — заметил Железнов.
— Сначала по маленькой! — Полли налила Степану чуть-чуть в такой же, как и себе, наперсток.
— По маленькой! — Адмирал поднял чарку.
— Хлопнем! — ответил Стешок.
Все опять рассмеялись, "хлопнули" и закусили. Мабуля Мини выпила хересу. Стешок храбро хлебнул из своего наперстка. Водка обожгла ему язык. Он схватил сложенную петушком салфетку и, высунув язык, вытер его.
— Надо закусить! — посоветовала Полли.
[18] Камлот — шерстяная ткань.