Читать книгу «Победа моря (неполная версия, без окончания)» онлайн.

— А собака?

— Собаке от письма неприятность в первую голову. Она видит: прочитали письмо. Хозяйка в слезы. Хозяин призадумался, сидит. голову повесил. Ребята присмирели — как бы им не попало. Пес. конечно, понимает и, виляя хвостом, кладет хозяину голову на колено. Всеми собачьими средствами дает знать: я-де понимаю, что у вас семейная неприятность, сочувствую. Не горюйте! "Если есть минуты радости на безрадостной земле, в этой жизни капли сладости и в былинке благодать, так какие же сомнения могут в душу западать?!!" А хозяин пса в бок сапогом: "Поди ты, не до тебя!" Пес визжит — и прямо к чашке. Заметь, хлопчик: у всех тварей, да и человеку тоже, в горе еда подает большое утешение. Подошел пес к чашке — та пустая; не то что молочка хозяйка не плеснула из-за письма, а и про то. что псу пить надо, забыла. Хоть бы водицы! Пес и соображает, от чего все неудовольствие: от письма. А кто письмо принес? Почтальон. Да ну тебя к ляду! Ступай себе мимо. Не надо нам твоего письма. Лучше бы ты так сделал*, кинул свою сумку со всеми письмами в лиман — пускай все горе уносит в море! Да и почтальону от писем одна тяжесть. А бросить письмо в воду нельзя: присяга не позволяет… Так-то. родненький мой!

Степан подмигнул дядьке. У него было давно готово возражение. Едва Поступаев умолк. Степан крикнул:

— А Ярд?!

Поступаев тряхнул головой. Он мог бы ответить: "Да. Ярд представляет собою среди всех николаевских псов исключение: он один приветствует почтальона радостным лаем и визгом".

— Ярд потому в дружбе с почтальоном, так полагаю: у них с почтальоном одна присяга.

— Присяга? Какая присяга?

— Придет время, поймешь.

Все чаше Степан слышит в ответ на свои вопросы этот уклончивый ответ: "Придет время, сам поймешь, узнаешь".

— А когда время придет?

— Да уж будь покоен — время идет, не стоит…

Из всего, что Степан узнал, а понять не может, то, что "время идет", — самое не* понятное.

— Слава богу, еще лень прошел? — говорит мать, укладываясь спать.

— Придет новый год. да что-то нам он принесет? — вслух думает отец, откладывая газету. — Войну принесет, верней всего…

Степан до того задумывался над тем, как это время идет, приходит и ухолит, что по ночам не спал и все думал. И ночью бывало так. что где-то далеко у ворот в каменной городской стене собаки начнут лаять, сначала далеко, невнятно, потом ближе, громче, яростней, и мимо лома в сторону лимана в ночной тьме катится облако собачьего лая. И мнится Степану, что это идет Время-Почтальон и разносит по городу горе. Страшно! Степан натягивает на голову одеяло и прислушивается: собачий лай затихает. Время прошло.

— Да. время идет! — говорил со вздохом отец, поглядывая на Степана. — Растут. мать, детки наши, растут. Что-то нм время принесет?.. Догоняют нас детки!

Степан знал уже давно, что он растет, по меткам, сделанным отцом на косяке входной двери. Раза четыре в год — зимой, весной, летом и осенью — все дети босиком ставились на порог, и отец, прислоняя к их темени линейку, проводил на косяке черту и ставил начальные буквы их имен (И., Я., Г., С.), год. месяц и число. Выше всех была черта отца. Рост матери не отмечался: она уже "росла в землю". Она родила Осипу Федоровичу семерых: трое умерли, выжило четверо. Мать с грустной улыбкой смотрела, когда по требованию детей и отец, скинув сапоги, становился под мерку и отмечал ребром ладони свою самую верхнюю черту.

— Мое дело конченное, — говорил Макаров, — я достиг своего предела.

Рост отца был отмечен, однакоже, двумя чертами, обе со знаком "О". Верхняя, на два пальца выше нижней, отмечена тем днем 1848 года, когда стало известно, что Осип Федорович Макаров произведен в первый офицерский чин. Кто знает? Возможно, что Осип Федорович и в самом деле от этого стал выше ростом на два пальца. В своих глазах, в глазах жены он вырос, без сомнения; в глазах рядовых исправительной роты — тоже. А вернее всего. отец хотел старшим детям показать, что ему офицерский чин прибавил росту, и нарочно приосанился, вытянулся, становясь под мерку в последний раз. Стешок. когда наставала и его очередь становиться к косяку, каждый раз взглядывал на две верхние отцовские черты, густо и черно проведенные плотницким корабельным карандашом. Стешок быстро тянулся и догонял ростом Ганку.

Старший брат Иван — штурманский ученик, худой и длинный — догонял ростом отца. Второй, Яков — головастый крепыш, юнга учебной николаевской команды, — занимал по ранжиру среднее место: он пошел статьей и складкой в мать и обещал быть коренастым человеком среднего роста.

— Ты будешь у нас всех выше! Выше батька! — говорила Ганка Степану.

— Да уж так! Ведь "благородный", а мы все "подлые", — кривя бледные губы, говорил про меньшого брата Иван. — Ему оспу прививали, а я вот конопатый.

Отец сердито обрывал старшего сына:

— Полно врать! Тогда еще мало кому оспу прививали, когда ты родился. А то бы в тебе и всем привили…

Что другие дети растут в он сам с ними растет, мальчику понятно: он убеждается в этом, становясь, когда приходит время, к дверному косяку. Значит, время идет и днем, а не только ночью. Но почему же ночью собаки на проходящее мимо торопливое время лают, а днем нет? А о том, что время и днем невидимо приходит и проходит. все большие говорят, как о веши самой обыкновенной.

— Час времени прошел, а вы все копаетесь. сударыня! — сердится на мать отец, собираясь с нею куда-то.

— Дядька, а как собаки ночью время узнают? — решился спросить Поступаева после долгих и бесплодных размышлений Степан.

— Собаки? Уж и не знаю, что тебе на это ответить.

— А люди?

— Люди, у кого часы есть, — по часам, а у кого нет — по солнцу, а ночью — по петухам. В море время узнают по хрономеру, а то по пушке. На кораблях в рынду склянки бьют: сколько склянок пробьют, столько и время прошло…