Читать книгу «Возвращение в жизнь» онлайн.
За всем множеством дел Алексей Тихонович ни на один день не забывал о Новикове, старался постоянно видеться с ним, хотя Виктор Дмитриевич, как и первое время после Асиной смерти, уходил в город и надолго задерживался там.
В воскресенье он ушел с самого утра. Накануне был сильный мороз, а утром потеплело. Колоннада Казанского собора казалась вылепленной из кристаллического снега. Дома в городе поседели, и только капители колонн да чугунные подвески фонарей около подъездов были такими черными, словно выписанные гуашью, — почти физически ощущалась их тяжесть. И хотя это резкое, бело-черное сочетание было траурным, мысли Виктора Дмитриевича начинали возвращаться и тянуться к жизни. Вместе с теплотой в воздухе теплота проникала к нему в душу — теплота к людям, которые были с ним и трудные дни.
Несколько недель Вадим не мог побороть себя, не мог простить Виктору смерть Аси. Он совсем не встречался с ним и только по телефону справлялся о нем у Мещерякова.
Встретившись с другом, Аносов держался строго и сухо. Виктор Дмитриевич понимал, чем это вызвано.
Его еще продолжали преследовать видения похоронного автобуса и красно-черного зала. Но каждый раз все больше мелочей начинало как-то незаметно ускользать из памяти. Оставалось уже немногое, что еще постоянно стояло перед глазами. Асино лицо среди белых восковых цветов. И вокруг гроба — на стенах — проекты солнечных городов.
Порою эти видения гнали на Крестовский, к больнице, к институту. И тогда снова все смешивалось, и горе завладевало им...
Нагибая голову под ветром, беснующимся над широким леденящим простором реки, Виктор Дмитриевич медленно переходил мост... Через этот мост они возвращались с Асей после концерта. Да, жизнь не вернется к Асе... Надо самому жить так, чтобы это было достойно ее жизни. Осуществить все, о чем они когда-то мечтали вместе...
Он почувствовал, что жизнь его не войдет в свою колею, пока он не освободится от страданий, которые не уменьшались, а, наоборот, казалось, росли с каждым днем. И как он внутренне ни пытался противиться, его все сильнее тянуло к музыке.
Кое-как он терпел до конца дня. А на ночь запирался в клубе, за роялем, и утром, иногда почти совсем не поспав, шел на работу.
За эти дни он осунулся. Каждую ночь, садясь за рояль, он снова мучительно переживал все давнее и писал — писал ту часть, когда в новую жизнь врывается ужасное прошлое, когда наступает неизбежный час расплаты за это прошлое.
Несмотря на всю трагичность того, что было написано, он слышал какие-то светлые ноты, стихийно врывавшиеся в скорбную музыку, и сам удивлялся. Когда он писал, он был полон одним только горем, связывавшим сердце, мысли, чувства. Но в музыке звучало то, что еще пока незримо для него самого уже жило в его душе, — неодолимое стремление к жизни, к радости, к солнцу... Еще не затихли отзвуки тяжелых аккордов, но уже звенит, звенит стаккато, — звенит, как весенняя капель...
Заканчивая эту часть, он дошел до таких физических страданий и до такого душевного изнеможения, что, дописав последние такты, не помнил, как уронил руки на рояль и опустил на них отяжелевшую голову.
Проснулся он, когда в клуб пришла уборщица. Солнце давно било в окна. Он поднял голову и поразился — уже утро?
Собрав исписанные ночью листы, он вышел через боковую дверь прямо в больничный парк. Ослепленный солнцем и искристым снегом, остановился у поворота к главной аллее. За много дней ему впервые стало легче. Облегченной и уже полной жизни душой он был сейчас к Асе ближе, чем когда-нибудь, чем даже в день ее похорон. Ася теперь всегда будет с ним...
Стоило ему на секунду закрыть глаза, и он тотчас же видел Асю рядом с собою, слышал неслышные шаги, ее смех, ее голос... Но Аси же нет!.. Он потерял ее. Потерял второй раз... Но теперь он не только потерял, но и нашел ее, обрел навсегда. Навсегда Ася останется его незримым, верным и строгим другом...
Профессор сказал: «Будьте мужественны. Вам еще долго жить». Но нельзя быть мужественным, если жить только по обязанности. Мужества не может быть без широкого интереса к жизни...
Встретив около приемного покоя спешившую к смене тетю Феню, Виктор Дмитриевич первый раз за все это время улыбнулся, — улыбнулся без причины, просто, наверно, оттого, что утро было солнечным, обещало впереди ясный день и в воздухе уже неуловимо пахло талым снегом и близкой весной...
Выговор за случай с Авериным был снят. Виктор Дмитриевич снова с головой ушел в работу, вновь постепенно обрел интерес к жизни. И все чаще и чаще стала вспоминаться Леля. Как-то она там, в Свирской больнице?..
Ясно понимая, почему Леля уехала, даже не попрощавшись, он вдруг осознал, как сильно она любит его, сколько в ней благородства.
«А не просто ли от чувства одиночества я хочу видеть ее?» — спросил он себя, и со всей искренностью ответил — нет.
Но после смерти Аси слишком тяжело, почти невозможно было думать о другой женщине. Ему казалось, что и Леля должна переживать то же самое чувство. Лучше, наверно, для них обоих — совсем больше не встречаться.
И, чтобы отвлечься от мыслей о Леле, он стал еще больше загружать себя работой.
Он никак не ожидал, что после недавнего взыскания его изберут делегатом на общебольничную профсоюзную конференцию.
Его кандидатуру выдвинул Петров. Все работники технической части единодушно поддержали предложение Коли.
Уже давно не участвовал Виктор Дмитриевич в больших собраниях. День конференции был для него праздником. Участие в ней еще больше приобщало его к широкой жизни.
Перед началом конференции отмечался тридцатилетний юбилей работы в больнице двух ординаторов, старшей сестры седьмого отделения и тети Фени.
Выслушав поздравительный адрес, зачитанный Мариной Ивановной, тетя Феня, стоявшая все время с прижатыми к груди руками, повернулась к залу, В тишине едва слышно прозвучали ее слова:
— Я пришла работать в больницу, когда моей младшей дочери было год и восемь месяцев. А сегодня, именно сегодня — такое вот, представьте себе, совпадение — моему младшему внуку исполнилось... тоже — год и восемь месяцев... — Дальше тете Фене не дали говорить, заглушив ее слова долгими аплодисментами. Переждав шум, она поклонилась и сквозь слезы сказала: — Большое спасибо, дорогие мои...
И вот эти простые слова, «дорогие мои», вдруг в одном сердечном порыве сблизили между собою всех сидящих в зале. Виктор Дмитриевич с необычайной отчетливостью понял, какой это дружный коллектив, в котором он живет и работает вместе с тетей Феней... Когда-то она принимала его в приемном покое — больного, невменяемого, несчастного. А теперь она рядом с ним, его добрый товарищ... И в эту минуту многое повседневное, многие горести и неудачи показались ему мелким, второстепенным по сравнению с ощущением коллектива. Разве можно все это променять на кабацкий разгул? Какое в нем счастье? Одни беды, тяжкое похмелье, горе и смерть. А настоящая жизнь — только вместе с настоящими людьми....
Первым после доклада выступил Юдин. Приставив палку к трибуне — словно для того, чтоб она была, на всякий случай, под рукой, — он отпил из стакана воды. Надел очки, разложил и полистал конспект, достал платок, долго и обстоятельно сморкался.