Дурака посадили за стол, сунули ему под нос миску и вложили ложку в руку. Он съел всю кашу и сидел в глубоком раздумье, решая свои дурацкие проблемы как жить дальше. Сразу после завтрака всю камеру вывели на этап.
— Стройся по одному! — скомандовал конвой. — Марш в машину!
Машина была одна, а заключенных с полсотни, все не помещались. Я тянул Мишу в конец колонны. Прибалт стоял перед нами. Машина заполнилась быстро и изнутри доносились вопли, ругань и мат. Трое солдат, уперевшись в стенку фургона сапогами заталкивали зеков внутрь.
— Следующий, давай! — командует мокрый от пота солдат. Им оказался прибалт, эстонец с короткой фамилией Сиг. Несколько сапог уперлись ему в плечи, в спину и начали запресовывать в камеру. Солдаты пыжились изо всех сил, стараясь затолкнуть Сига, но у них ничего не получалось. Мы с Мишей понимали, что если Сига втиснут, то следующими будем мы.
— Не влезет! — махнул рукой старшина. — Придется ещё одну ходку делать. Ладно, вылазь!
Эстонец вылез, кряхтя ощупывая свои бока.
— Везёт тебе! — пошутили мы, едва сдерживая смех.
— И прафта фесёт! — засмеялся он.
Из машины вышли ещё двое, тяжело дыша после пережитой утрамбовки. «Столыпин» находился в пяти минутах езды от тюрьмы. Солдаты потеряли больше времени и сил на загрузку заключенных из-за своей лени. Ведь можно было сразу сделать два рейса. Это была типичная ментальность людей в этой стране.
Конвой вагона оказался тот же и бедный эстонец даже сразу поник.
— Опят оны! — всё, что он мог сказать.
Старшина-грузин узнал нас, эстонца и, улыбнувшись как старым знакомым, пропустил в вагон без всяких расспросов.
— Статыя, фамылья, срок? — повторял он, когда очередь дошла до идиота.
— Он дурак. Он ничего не понимает! — отвечали грузину за него сокамерники.
— Молчат! Я вас не спрашиваю! — орал на них грузин. — Два года у него! Кража!
— Он дурак, он ничего не знает, — кричали грузину из других отсеков вагона.
— Молчат! Я сам знаю. Я его спрашиваю. Статыя, фамылья, срок?!
Из отсеков понеслись колкие насмешки в адрес грузина. Он этого не мог перенести и побежал через весь вагон докладывать прапорщику. Разъяренный прапорщик выскочил вместе с ним и быстрым шагом они проследовали к камере дурака.
— Больной он! — кричали зэки. — Два года у него за кражу!
Прапорщик сообразил, что имеет дело с больным человеком и быстро перестал злиться.
До Минска поезд шел шесть часов. В тюрьме нас посадили в маленькую двухместную камеру в полуподвале, пообещав утром выдать матрасы.
Утро началось с обычной тюремной суеты. Хлопали кормушки, гремели чайники, раздавали завтрак.
— Начальник, что вы нам дали!? — закричал я в кормушку, когда увидел, что нам дали алюминиевые ложки без ручек.
— Такие у нас все, — ответил надзиратель.
Есть кашу ложкой без ручки оказалось целым искусством.
В стенной нише за решеткой стояло радио, целыми днями оно только и говорило о бульбе-картошке. Сколько бульбы досрочно сдали в закрома государства разные районы, на сколько перевыполнили планы колхозы и как счастливы жители Белоруссии, собрав столько бульбы. По утрам теперь вместо Украинского гимна звучал гимн страны бульбы. К нашему удивлению нам приносили местную газету каждый день и мы могли читать много о бульбе. Из газеты я скрутил трубку, пропихал её сквозь решётку, выкрутив громкость у динамика. Теперь в камере нам ничто не мешало и не хотелось покидать Минскую тюрьму. Каждый день надзиратели устраивали нам короткое развлечение, вылавливая в обед из бака с супом для заключенных кусочки мяса и громко ругали друг друга, если кому-то из них доставался больший кусочек.
Восемь дней прошли очень быстро. От Минска до Вильнюса рукой подать. В Вильнюскую тюрьму мы прибыли ночью, когда все уже спали. Надзиратель-литовец, крупный мордатый дядька даже не задал нам глупых вопросов о сроке, статье, фамилии, не стал нас обыскивать, а сразу повел в камеры.
— Не расходитесь, ждите меня здесь, я узнаю где место есть, — сказал он и ушёл. Эстонец был с нами и он хорошо знал эту тюрьму.
— «Крытники» здесь сидят на первом этаже, — сказал он нам.
— Вы трое — в 82-ю камеру, — приказал идти за ним надзиратель.