Мой язык высунулся, смачивая пересохшие губы.
— Сними капюшон, — говорю я с легкой дрожью в голосе. Он не снимает. И не говорит.
Под страхом начинает нарастать гнев.
— Ты хотел, чтобы я нашла тебя, котик. Я так и сделала. Так сними свой гребаный капюшон и покажи мне свое лицо, — требую я, мой голос растет вместе с гневом.
Греховная ухмылка появляется на его губах, когда он слышит свое новое прозвище. Он думает, что это игра в кошки-мышки. Если он хочет унизить меня прозвищем, будет справедливо, если я отвечу ему тем же.
Медленно он поднимает руку и снимает капюшон с головы, нож сверкает, словно насмехаясь надо мной. У меня тоже есть свой нож.
Любой триумф, который я испытывала из-за своей маленькой уловки, исчезает, как масло на раскаленной сковороде.
И весь страх, который я испытывала, утраивается. Его лицо… не похоже ни на что из того, что я видела. Но в том-то и дело, что я видела его раньше. Непохожие глаза выдают его.
В книжном магазине я видела только часть его лица. Тогда он показался мне в меру привлекательным. Но теперь, когда я вижу эти части как единое целое, он разрушителен.
Его правый глаз темнее полуночного неба, а другой — полная противоположность. Его левый глаз настолько обесцвечен, что почти белый. Шрам, начинающийся от середины его лба и проходящий прямо через белый глаз до середины щеки, — это то, что я не могу забыть с тех пор, как увидела его в книжном магазине.
Несмотря на уродливый шрам, он только подчеркивает его абсолютную красоту. Линия челюсти настолько острая, что он мог бы огранять ею бриллианты. Прямой, аристократический нос. Полные губы. И короткие черные волосы, достаточно длинные, чтобы провести по ним руками.
Это неправильно. Так неправильно.
Меня не должно тянуть к преследователю.
Его присутствие настолько подавляющее, что кажется, будто он ростом в десять футов и тенью ползет по потолку, скользя ко мне. Эта комната кажется крошечной, когда он в ней. Я чувствую себя крошечной, когда он здесь.
Он делает шаг ко мне, на его лице остается намек на ухмылку — лишь малейший изгиб губ.
Я делаю шаг назад. Наконец-то мои инстинкты не совсем ушли в сторону, и я делаю свой первый умный шаг за эту ночь.
— У кошки есть язык, мышонок?
На мгновение я закрываю глаза. Его голос омывает меня, оставляя мурашки по коже. Звук такой же глубокий, как его черный глаз.
Я снова сглатываю, почти задыхаясь. Такое ощущение, что мой язык раздулся в два раза.
— Что ты хочешь от меня? — задыхаюсь я.
Он приближается ко мне. Мой позвоночник напрягается, и, несмотря на галлоны страха, бьющие через клапаны моего сердца, я остаюсь неподвижной. Когда он подойдет достаточно близко, я ударю его ножом.
Целься в горло, Адди.
Мои глаза встречаются с его глазами, и все мысли покидают меня. Он прижимается всем своим телом к моему. Никакого стыда. Никакой застенчивости. Нет, позволь мне сначала угостить тебя выпивкой, прежде чем я прижмусь к тебе своими мужскими грудями.
От такой смелости я чуть не прикусила язык от удивления.
Проходит несколько секунд, прежде чем мое тело расцепляется. Прежде чем успеваю сообразить, что делаю, я замахиваюсь на него ножом, но встречаю сопротивление, когда пытаюсь поднять его.
Я в замешательстве смотрю вниз и вижу, как его голая рука обхватывает лезвие. Кровь запеклась в его руке, небольшой след направляется прямо к моей руке.
Я задыхаюсь, мои глаза расширяются и возвращаются к его глазам. В его глазах нет ни капли боли. Ни малейшего проблеска.
Он дергает лезвие, вырывая его из моей слабой хватки, и вслепую швыряет его за спину.
Нож с громким стуком ударяется обо что-то и падает на пол, звук гулко отдается в тихой комнате. Ничто, кроме моего тяжелого дыхания, не нарушает тишину, окружающую нас. Его присутствие — это вихрь, неуклонно истощающий кислород в комнате и даже в моем мозгу.
Потому что я не могу мыслить здраво, когда его тело так близко к моему. Страх плотно обволакивает меня, его сила превращает мое тело в камень. Я бесполезна. Беспомощна. Невозможность бороться бушует в моей голове, мои инстинкты выживания говорят мне просто двигаться, но мое тело отказывается.