Читать книгу «Очерки истории кибернетики в СССР» онлайн.

Это понимали даже партийные чиновники из оборонного отдела ЦК ВКП(б) и отдела науки того же всесильного ведомства»[19]. Получается, что «при дворе», то есть в ЦК КПСС на этот вопрос было, как минимум, два мнения, притом победило мнение сторонников кибернетики. А. И. Китовым (он был на то время ведущим специалистом в области применения вычислительной техники в военной области), профессором А. А. Ляпуновым и знаменитым академиком С. Л. Соболевым был написан ответ на статью «Материалиста». Этот ответ был одобрен в ЦК, но авторам было предложено «заручиться поддержкой их точки зрения на кибернетику среди научной общественности страны»[20].

Была организована серия выступлений в академических институтах и вузах с целью пропаганды кибернетики. Сохранилась стенограмма обсуждения одного из таких докладов, который был зачитан 24 июня 1954 года на методологическом семинаре в Энергетическом институте[21]. В это время именно Энергетический институт был ведущей организацией в деле конструирования электронно-вычислительных машин.

Очень характерно, что оппонировали Ляпунову или отнеслись к его докладу настороженно именно специалисты этого института. Что касается приглашенного из института философии Н. Ф. Овчинникова, то он оказался едва ли не большим сторонником кибернетики, чем сам Ляпунов.

Надо сказать, что А. А. Ляпунов в то время еще был весьма осторожен и делал весьма разумные оговорки, когда речь заходила о весьма специфических философских вопросах, таких как вопрос о природе общества и мышления. Это чуть позже, когда победа «кибернетиков» станет очевидной, сторонники кибернетики «пойдут в разнос». Появятся заявления типа того, которое сделал академик Колмогоров, который заявил, что «на других планетах нам может встретиться разумная жизнь в виде размазанной по камню плесени». Таково было представление о природе мышления даже у самых лучших представителей кибернетики.

Неправы были в споре и те, и другие. Видимо, правильно говорил В. М. Глушков, что дело было в недостаточности «уровня философской подготовки и философского мышления в непонимании философии». Но это замечание нужно отнести не только к «вычислителям», но в равной мере и к «кибернетикам», и главное, к тогдашним философам, которые так и не сумели выступить как самостоятельная сила, а лишь метались между двумя борющимися партиями технарей, ни одна из которых не понимала и в принципе не могла ничего понимать в предмете спора. Ведь сущность спора была вовсе не техническая. Никто из спорящих не отрицал, что вычислительную технику нужно развивать. Спорили о природе мышления – о том, можно ли средствами математики смоделировать человеческое сознание. Для того, чтобы решить этот вопрос, нужно было как минимум понимать, что такое человек и что такое мышление. Для этого недостаточно было быть даже просто хорошим философом, для этого нужно было быть еще и марксистом. Понимать, что структуру человеческого мышления нужно искать не в его мозге, а в структуре общественных отношений. Соответственно, моделировать нужно не мозг, не тело человека, а моделировать нужно человеческие отношения по поводу производства и распределения, те отношения, продуктом которых и является человек.

Но увы, философы очнутся лишь 10–15 лет спустя, когда «опустятся сумерки», когда не только победит кибернетика, но когда в самой кибернетике победит то направление, которое акад. Дородницын предложил именовать «Cibernetiks talkativ», то есть, «трепот-ливой» кибернетикой, в отличие от «Cibernetiks active» – кибернетики действующей[22].

Очерк второй. А какую же роль на самом деле играла философия?

Итак, в первом очерке мы попытались доказать, что имеющее силу предрассудка представление о том, что официальная советская философия нанесла большой ущерб развитию советской кибернетики, не имеет под собой сколько-нибудь серьезного фактического основания.

Философия и в самом деле сыграла роковую роль в судьбе советской кибернетики, но вовсе не марксистско-ленинская, как думают все без исключения «постсоветские» интеллигенты, а структуралистская и позитивистская. Точнее, это была смесь философии, филологии и математики, притом филологией занимались математики, математикой занимались филологи, а все они вместе лишь повторяли околофилософские идеи структурализма, разработанные людьми, которые сами в философии были необразованными и поэтому даже представления не имели о том, как сложны проблемы, о которых они судят с необычайной легкостью, так характерной для дилетантов, которым кажется, что если в философии отсутствуют формулы, обычно отпугивающие дилетантов от физики, химии и математики, то, значит, здесь можно городить все, что в голову взбредет, и это тоже будет считаться философией.

Речь идет о кружке ученых, который в начале 50-х годов сформировался вокруг известного московского математика, профессора А. А. Ляпунова. Впоследствии ему, наряду с С. А. Лебедевым и В. М. Глушковым, будет присвоена медаль Всемирного компьютерного сообщества «Computer Pioneer». Разумеется, что нет никаких оснований сомневаться в заслуженное™ этой награды. Ляпунов сыграл важнейшую роль в развитии советской кибернетики – в первую очередь, как неформальный организатор и вдохновитель этой науки. Но эта роль далеко не всегда оказывалась положительной. Несомненной заслугой А. А. Ляпунова является то, что он сумел заинтересовать проблемами кибернетики огромное количество ученых – представителей самых разных отраслей науки. Далеко не все они были талантливыми или хотя бы добросовестными учеными, но не в этом была беда. Проблема состояла в том, что вся эта масса энтузиастов с самого начала двинулась в ложном направлении. Едва ли не главной задачей кибернетики они сочли проблему машинного перевода с одного языка на другой. Возможно, непосредственным поводом к этому послужило то, что именно этим в это время занимались американцы (в 1954 году в Нью-Йорке была продемонстрирована первая программа машинного перевода, которая, впоследствии, правда, оказалась весьма и весьма неудачной), но причина, бесспорно, лежала глубже. Такое направление развития кибернетики диктовалось позитивистским пониманием природы мышления. С точки зрения позитивизма, мышление намертво связывалось с языком. Мышление представлялось чем-то вроде внутренней речи, а язык – единственной адекватной формой выражения мышления. Соответственно, казалось, что если мы сумеем узнать глубинные закономерности языка, то узнаем суть мышления.

Так или иначе, но получилось, что направление развития кибернетики в СССР в какое-то время вдруг стал определять Роман Якобсон – знаменитый русский лингвист, проработавший всю жизнь в эмиграции, явившийся одним из родоначальников не только структурного лингвистического анализа, но и структуралистской философии вообще. Тот самый, о котором «напролет болтал» товарищ Нетте, когда с Маяковским «пивал чаи» в дипкупе[23]. Возможно, Якобсон являлся большим специалистом в области теории поэтического искусства, в лингвистике вообще, но в философии он разбирался еще меньше, чем в кибернетике, что совершенно не помешало собравшимся вокруг профессора А. А. Ляпунова яростным сторонникам кибернетики почитать его в качестве своего едва ли не самого главного идейного вдохновителя. Еще одним идейным вождем борцов за кибернетику в СССР оказался другой известный филолог, и тоже сторонник структурализма – Вячеслав Всеволодович Иванов.

Как так вышло? Во многом, случайно. Но за каждой случайностью кроется закономерность. Случайность состояла в том, что сторонники кибернетики увлеклись именно проблемой машинного перевода или, что среди тех, кто увлекался в это время кибернетикой, на передний план выдвинулись именно филологи. Поэтому «философией кибернетики» в это время оказался именно структурализм. Случайностью было также и то, что развернувшаяся еще при Сталине кампания по реабилитации русского патриотизма создала почву для того, чтобы сугубо идеалистическая концепция структурализма была признана «своей» (ведь ее родоначальником был русский филолог). Но сторонники кибернетики вполне могли заменить структурализм неопозитивизмом, который к этому времени уже успел успешно пройти курс реабилитации в чистилище «критики буржуазной философии» и после чисто ритуальных процедур будто бы критического «осмысления» будет наречен «логикой и методологией науки». Можно перечислять еще массу различных случайностей, которые сыграли роль в том, что сторонники кибернетики в то время пошли по «ложному следу», но закономерность состояла в том, что в марксизме они перестали видеть добротную философскую базу, способную сориентировать, определить направление развития новой науки и поэтому готовы были пользоваться любой философией, лишь бы она не была связана с марксизмом. Делали они это не «из вредности», а по своей полной философской необразованности. И это была не столько вина ученых, сколько всеобщая беда тогдашней философии и науки. Ведь марксистская философия тогда и в самом деле не в состоянии была удовлетворительно ответить на вопрос, который неожиданно оказался в центре спора между сторонниками и противниками кибернетики – на вопрос о природе мышления. Нет, разумеется, в марксизме ответ на этот вопрос был, но немногие из тех, кто считал себя марксистами, знали об этом. В официальной советской философии на этот счет господствовала очередная «научно-патриотическая» мода – учение И. П. Павлова о второй сигнальной системе. Сторонники этого учения мыслили сознание материалистически, но вовсе не диалектически. Как материалисты они прекрасно видели беспочвенность надежд сторонников новой науки на создание «мыслящей машины», но, поскольку они были представителями материализма естественнонаучного, механистического по своей природе, они были не в состоянии увидеть общественную, предметно-деятельную сущность мышления, и, соответственно, понять, что, если и невозможно более или менее успешное математическое моделирование мыслей и чувств отдельно взятого индивида, то ничто не мешает создавать алгоритмы и успешно их применять для моделирования и планирования производства, в том числе и для управления машинами и системами машин (а также системами машина-человек) любой сложности вплоть до такой системы, как народно-хозяйственный комплекс СССР. Естественно, что и в этом деле электронно-вычислительная машина не могла заменить человека, но могла стать ему мощным и даже, во многом, незаменимым помощником.

Не знали и не хотели знать такого применения кибернетики и ее тогдашние горячие сторонники и защитники из числа тех, кто объединился вокруг профессора А. А. Ляпунова, но они и не утруждали себя вопросом о пределах применимости кибернетики. Они были полностью уверены, что кибернетика всесильна, и что она очень быстро решит все и любые вопросы науки, общества и мышления: докажет все теоремы, решит все шахматные задачи, спроектирует роботов, которые полностью заменят людей и т. д. и т. п.

Это была хорошо сплоченная группа ученых самых разных отраслей, которую возглавили люди, слабо разбирающиеся в предмете спора, но весьма энергичные и самоуверенные. Они очень ловко воспользовались не очень убедительным выступлением некоторых конструкторов ЭВМ и поддержавших их философов против претендующих на философские обобщения идей Винера, объявили, что это в общем-то разовое и сразу же признанное ошибочным (уже при допечатке тиража 4-издания «Философского словаря» в 1955 году злополучная статья была изъята) выступление «гонениями на кибернетику», и под этим предлогом организовали контрнаступление по всему фронту (как научному, так идеологическому, так и политическому), по силе во много раз превосходящее «гонения». Кстати сказать, такая ситуация не была чем-то особенным в советской науке того времени. Борьба между научными школами во многих науках была ожесточенной, и ученые нередко втягивали в свои разборки партийное и государственное руководство.

Обычно, когда говорят о «гонениях на кибернетику», здесь же вспоминают и о «гонениях на генетику» и тоже представляют дело так, будто бы хороших и добросовестных ученых преследовали зловредные идеологи. На самом же деле имела место борьба научных школ и сформировавшихся на этой почве околонаучных группировок, в которой не только «мичуринцы», но и «генетики» далеко не всегда пользовались исключительно академическими средствами. Спору нет, Т. Д. Лысенко в 1948 году в полной мере воспользовался благожелательным отношением к нему Сталина. Но сегодня почему-то никто не хочет вспоминать, что окончательную победу над лы-сенковцами «генетикам» принесло то обстоятельство, что они оказались активнейшими участниками хрущевской кукурузной кампании[24]. Да и во времена Сталина «генетики» не всегда были гонимы. Они долгие годы занимали руководящие посты в советской биологической науке. И не только до 1940 года, до ареста Н. И. Вавилова, но и в 1945–1948 гг., на которые приходится очередной подъем генетики и «заметное ухудшение положения Т. Д. Лысенко»[25]. Против Лысенко, в поддержку генетиков выступал зав. сектором науки ЦК ВКП(б) Ю. А. Жданов. Даже после печально знаменитой августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 г., на которой с одобрения И. В. Сталина Лысенко объявил так называемую формальную генетику лженаукой, положение генетиков было не таким уж отчаянным, как пытаются представить это современные журналисты, а торжество Лысенко не столь уж прочным. Уже летом 1952 года И. В. Сталин распорядился создать комиссию по подготовке предложения ЦК о создании коллегиального президиума ВАСХНИЛ с введением в его состав противников Лысенко[26]. Трофиму Денисовичу на этот раз удалось спустить дело на тормозах и отвести угрозу, но факт говорит о многом. В первую очередь о том, что это была вовсе не борьба идеологии с наукой, а борьба групп и группок ученых, каждая из которых отстаивала свою точку зрения, привлекая для этого как идеологию, так и политику. Ожесточенность и бескомпромиссность этой борьбы определялась тем, что предметом ее была не научная истина, а стремление той или иной группировки к первенству, независимо от истинности ее взглядов. Истина в этих спорах заведомо не могла быть достигнута, поскольку основным предметом спора были вопросы исключительно философского, мировоззренческого характера (какова природа живого, происходит ли оно от неживого или имеет место вечная передача неизменного наследственного материала от одного индивида к другому – у биологов, и вопрос о том, может ли машина мыслить, то есть фактически вопрос о природе человеческого мышления – у кибернетиков), а все спорящие изначально отказывались от философии, полагаясь исключительно на эмпирические факты и возможности рассудочного мышления, тем самым автоматически попадая в объятия позитивизма[27]. И совершенно неслучайно в кружке А. А. Ляпунова, кроме математиков и филологов, ведущую роль начали играть и биологи-генетики, главным из которых был знаменитый «Зубр»[28] – Н. В. Тимофеев-Ресовский.

Объединяли генетиков и кибернетиков не гонения на них, а то, что они оказались на переднем крае наступления позитивизма в советской науке.

Причиной такого наступления позитивизма была откровенная слабость советской философии, то, что она давно уже плелась в хвосте естественных наук. Философы громко повторяли марксистские слова, но они уже не владели марксистскими понятиями.

Идеи структурализма имели успех в среде ученых, увлекшихся кибернетикой, в первую очередь потому, что они в основных своих чертах совпадали с идеями позитивизма, которыми к этому времени преимущественное большинство советских ученых (а московских – в особенности) было заражено насквозь. Главнейшая же идея позитивизма состояла в том, что «каждая наука сама себе философия». Эта идея очень греет душу любому ученому, ленящемуся познакомиться с тем, что уже наработано философией в том или ином вопросе за многие века ее существования, и обычно даже не подозревающему, что даже это его высокомерное отношение к философии тоже есть философия, но только плохая, стоящая в стороне от осевого пути развития человеческой мысли.

Вторая идея зиждилась на уверенности представителей позитивизма в том, что мышление по-своему содержанию совпадает с речью (мышление есть внутренняя речь). С этой точки зрения кажется вполне естественным, что философия заменяется филологией, точнее, таким ее разделом, как семиотика.

Для того, чтобы прояснить, какую роль сыграла структуралистская философия в истории советской кибернетики, сначала нужно обратить внимание на то обстоятельство, что в Советском Союзе вопросами автоматизации обработки информации и автоматизации управления начали знакомиться не после появления книги Винера «Кибернетика» и не под ее влиянием. Во-первых, автоматические счетные машины (механические) существовали довольно давно, и еще в конце 30-х годов под руководством С. А. Лебедева началась работа над машиной, использующей двоичную систему счисления, но она была прервана войной. Во-вторых, война поставила ребром вопрос о создании эффективных систем управления зенитным огнем. Винеровская кибернетика во многом выросла именно из этой проблематики. В Советском Союзе этой проблемой, разумеется, тоже интенсивно занимались и тоже достигли определенных успехов. Например, именно от этой проблематики шел в кибернетику И. Я. Акушский – один из выдающихся советских кибернетиков, основоположник нетрадиционной компьютерной арифметики, позволившей резко ускорить процесс вычислений. Главным же толчком для интенсификации в СССР работ в области вычислительной техники и программирования было появление в США в 1946 году первой электронно-вычислительной машины, использующей фон-неймановскую схему, ЭНИАК.

После этого работы по созданию ЭВМ достаточно быстро приобрели в СССР очень широкий размах. В 1948 году был создан Институт точной механики и вычислительной техники АН СССР и Специальное конструкторское бюро Министерства приборостроения и средств автоматизации (СКВ 245). В этих учреждениях, а также в лаборатории электросистем Энергетического института им. Г. М. Кржижановского, НИИ электронных математических машин, лаборатории вычислительной техники АН УССР, Ереванском институте математических машин, Пензенском институте управляющих вычислительных машин и в нескольких других учреждениях велась активная работа по конструированию электронной вычислительной техники, разработке теории вычислительных машин, разработке технологии программирования[29].

В 1949 году была организована кафедра вычислительной математики, которую в 1952 году возглавил С. Л. Соболев. В том же 1952 году для студентов этой кафедры А. А. Ляпунов начал читать курс «Программирование».

Кстати, изданная в 1948 году книга Винера «Кибернетика» практически немедленно была переведена, и уже в 1949 году советские специалисты имели возможность познакомиться с ней. Ю. А. Шрейдер, который пишет об этом[30], сетует на то, что перевод был «чудовищным», но этому вряд ли стоит удивляться. Н. Винер в предисловии ко второму изданию «Кибернетики» говорит, что и в оригинале были многочисленные опечатки и даже ошибки в содержании[31], что уж тогда говорить о служебном переводе для специалистов. К слову, если говорить о том, как на самом деле в СССР обстояло тогда дело с доступом к иностранной научной литературе, очень ярко свидетельствует эпизод, который приводит Вячеслав Всеволодович Иванов. Он вспоминает, что в августе 1957 года на международном конгрессе в Осло один американский ученый подарил ему только что вышедшую книгу Хомского «Синтаксические структуры». Но по приезду в Москву В. В. Иванов обнаружил, что эта книга уже есть в Ленинской библиотеке и на нее уже написана и опубликована рецензия. Он так и говорит, что в то время Ленинская библиотека «прекрасно снабжалась».

Но, возвращаясь к «Кибернетике» Н. Винера, надо сказать, что на специалистов в области вычислительной техники она произвела, скорее, отрицательное впечатление. В ней они увидели, в основном, беспочвенные фантазии и оторванное от реалий тогдашней науки и техники философствование, необоснованные претензии на всеобщность методов частных наук.

Но неожиданно эта книга заинтересовала ученых, к вычислительной технике отношения не имеющих и, поэтому, склонных весьма преувеличивать ее возможности. Именно они и сгруппировались впоследствии вокруг семинара А. А. Ляпунова и выступили самыми горячими защитниками кибернетики.

Но, нужно сразу оговориться, что ни А. А. Ляпунова, ни участников его семинара нельзя считать единственными, кто развивал кибернетику в СССР.

В этой связи я хотел бы обратить внимание, например, на фигуру Анатолия Ивановича Китова.

Роль А. И. Китова в истории советской кибернетики далеко не такая яркая, как роль А. А. Ляпунова, но, я считаю, что она была куда более продуктивной, чем кажется сегодня. Будучи самым горячим сторонником кибернетики, он, в то же время, действовал гораздо более осторожно и осмотрительно, чем А. А. Ляпунов. С одной стороны, он сыграл самую активную роль в кампании по реабилитации кибернетики и по разгрому ее «гонителей» (именно он инициировал и написал основную часть подписанной им, А. А. Ляпуновым и академиком С. Л. Соболевым статьи «Основные черты кибернетики», которая вышла в «Вопросах философии», в четвертом номере за 1955 г, и с которой начался отсчет триумфальному шествию кибернетики в СССР), но в отличие от Ляпунова, он не дал увлечь себя кибернетическим романтикам, имеющим весьма ограниченное представление о действительных возможностях электронно-вычислительной техники, но имеющим безграничную фантазию.

Китов, будучи инженером и имея перед собой вполне конкретные задачи автоматизации управления в области обороны, очень быстро нащупал верную линию развития кибернетики. Он понял, что эта линия лежит далеко за пределами филологии и собственно математики, что проблемным полем кибернетики является не мышление отельного индивида, а деятельность общества в целом.

В 1956 году вышла его книга «Электронные цифровые машины», в которой говорилось о возможностях применения ЭВМ в экономике, а в 1959 году А. И. Китов представил в ЦК КПСС доклад о целесообразности создания единой автоматизированной системы управления для вооруженных сил и для народного хозяйства страны на базе общей сети вычислительных центров, создаваемых и обслуживаемых Министерством обороны.

[19] Очерки информатики в России. Новосибирск, 1998. С. 12.

[20] Там же. С. 13.

[21] Там же. С. 45–83.

[22] В 1962 году, выступая на заседании Совета ИФИП, представитель СССР А. А. Дородницын предложил внести в будущий глоссарий терминов по процессам обработки информации два термина: «Cybernetics active» и «Cybernetics talkative». Цит. по: Поспелов Д. А. Становление информатики в России. http://cshistory.nsu.ru/?int=VIEW&el=200&templ=BOOK_INTERFACE

[23] Маяковский В. Товарищу Нетте, пароходу и человеку.

[24] Дубинин Н. П. Вечное движение. М., 1989. С. 338–339.

[25] Там же. С. 259.

[26] Жданов Ю. А. Взгляд в прошлое. Ростов-на-Дону. 2004. С. 260.

[27] Замечательный философский анализ спора между генетиками и «мичуринцами» в советской биологии содержится в статье В. А. Босенко «Размышления по поводу и по существу // Марксизм и современность. № 1. 2000. С. SS-S9 или в его же книге «Диалектика мстит за пренебрежение к ней». К., 2010. С. 161–170.

[28] См. повесть Д. Гранина «Зубр».

[29] Поспелов Д. А. Становление информатики в России // Очерки истории информатики в России. Новосибирск, 1998. С. 15.

[30] Шрейдер Ю. А. А А. Ляпунов – лидер кибернетики как научного направления. // Очерки истории информатики в России. Новосибирск, 1998. С. 200.

[31] Винер Н. Кибернетика, или управление и связь в животном и машине. 2-е издание. М.: Наука; Главная редакция изданий для зарубежных стран, 1983. С. 29.