Читать книгу «Великий Бенин» онлайн.
— Святой отец прав, и его наставления пусть пойдут на пользу нашему делу. Сегодня же выезжай в Лагаш. На корабле тебя будут ждать опытный кормчий, знающий береговые ориентиры и якорные стоянки, и искусный в врачевании араб. В трюмах лежат оружие, яркие ткани и медные кольца. Закупку провианта, набор матросов и иных нужных для плавания людей я доверяю тебе, — Гомиш бросил на стол туго набитый бархатный кошелек.
— Угодно ли вам, святой отец, совершить путь из Лиссабона в Лагаш вместе с сеньором ди Сикейра?
Я буду в порту раньше капитана, — монах кивнул головой и пошел к выходу. Он шел бесшумно, едва касаясь пятками пола; Гомиш и Сикейра смотрели ему вслед до тех пор, пока закрывающие вход шпалеры с вытканными охотниками, слегка колыхнувшись, не пропустили черную высокую фигуру и не сомкнулись вновь.
В третий день июня, в год 1472, «Санта-Инес» покидала лагашскую гавань. Это была легкая однопалубная каравелла, водоизмещением в 50 тонн, с корпусом широким, устойчивым, не раз выдержавшим натиск океана. На реях ее четырех мачт вздулись белоснежные паруса, треугольный блинд на бушприте натянулся так, словно готов был взвиться в воздух, на фок-мачте развевался португальский флаг. Все, кто был на рассвете в порту, любовались красавицей каравеллой; на ее носу были искусно нарисованы огромные глаза, а на корме сверкали золоченые буквы. Держась в шести румбах от ветра, «Санта-Инес» взяла курс на запад-юго-запад.
Глава II
В океане
Кто измерит мощь океана? Кто охватит взглядом беспредельное небо, бесконечную даль воды?
Волны, волны… Им нет ни начала, ни конца — они повсюду, то легкие и игривые, то штормовые и грозные, стремящиеся, как голодные звери, пожрать все на своем пути.
Уже много дней качали волны океана «Санта-Инес». Изменчив, непостоянен океан. У него свои законы, и, подчиняясь им, каравелла то неслась, раздувая белые паруса, то беспомощно замирала на месте. Тогда бородатый боцман, мастерски посылая в воду плевок, говорил, глядя в безоблачное небо: «Ветром и шляпы не наполнишь!» Эти слова означали наступление штиля. Обессиленные паруса беспомощно повисали вдоль мачты, а матросы закидывали удочки за борт корабля. Но штиль проходил, и вновь паруса гигантскими крыльями взмывали к небу, и резал зеленую воду высокий бушприт. Так миновали мыс Нос — «Дальше пути нет», за которым еще совсем недавно судоходство считалось невозможным, затем Канарские острова и мыс Бохадор, встретивший каравеллу сильным обратным течением.
На одном из островов Зеленого мыса была сделана недолгая стоянка: запаслись водой и дровами — и вновь бескрайняя ширь океана.
Жизнь на корабле шла обычным чередом. Она была размерена звоном колокола, в который каждые полчаса звонил юнга, переворачивая склянки песочных часов: восемь склянок — смена вахты, сорок восемь — сутки прочь.
Обязанность переворачивать склянки досталась Диего Гальване, совместившему в своем лице юнгу и кока. Все на корабле знали, что Диего был студентом, изучал науки в Коимбре, но, покинув университет, предпочел шаткую палубу корабля сумрачным сводам аудиторий. Не слишком-то охотно согласился Сикейра включить в состав команды бывшего студента. Когда внезапно в лагашском порту ему преградил дорогу высокий нескладный юноша с живыми глазами и большим подвижным ртом, он долго с подозрением разглядывал его, оттягивая решение, задавая множество вопросов. Однако команда набиралась поспешно, каждый человек был находкой, и капитан, поморщившись, решился взять Диего в качестве младшего матроса.
Так бывший студент стал чистить трюмы, менять склянки да готовить на несложном приспособлении похлебку для матросов и мясо для капитана. Матросы полюбили Диего: парень был покладистый, веселый, отличный рассказчик. Его забавные истории не раз помогали коротать долгие часы вынужденного безделья во время штиля. Даже старые, любящие поворчать моряки хвалили незамысловатую стряпню Диего, а молодые матросы приобщали студента к трудной морской науке: учили ставить паруса, закидывать гафель, держать румпель, не забывая при этом посмеяться над его неудачной карьерой ученого.
— Эй, студент, — крикнул скучающий вахтенный, едва Диего появился на палубе, — расскажи, как ты зубрил латынь в Коимбре!
— Что ты смыслишь в латыни, ты, научившийся лазить по мачте подобно обезьяне, — с комической серьезностью ответил Диего, выбрасывая за борт очистки. — Учить латынь, друзья мои и братья, почти так же сложно, как приготовить обед на сорок человек из одного сухого копыта, которое щедро выдает мне наш славный боцман, насквозь пропитавшийся солью всех морей и океанов. Понять склонения можно только после того, как съешь хороший кусрк мяса и запьешь его добрым вином, а так как мы, друзья мои и братья, довольствуемся жидкой похлебкой и прокисшим пивом, то говорить о священном языке богов и героев на голодное брюхо представляется мне греховным.
— Ну, если латынь, или, как ты говоришь, язык богов и героев, так дружна с мясом и вином, почему же ты удрал от нее на наши харчи? — ворчливо возразил боцман, садясь на свернутый якорный канат.
— О командир и отец наш, — Диего сложил в поклоне свое длинное тело, — не я оставил латынь, а она меня. Расскажу-ка я вам печальную повесть — и оплачем судьбу бывшего студента, ставшего бесприютным скитальцем по неведомым морям.
Диего уселся на опрокинутое ведро. Свободные от вахты матросы, предвкушая веселье, расположились вокруг него.
— Так вот, братцы, — начал Диего, — видно, не помогли молитвы доброй матушки, мечтавшей увидеть своего маленького сыночка в докторской мантии. Исполняя ее волю, я честно зубрил науки целых три года. Целых три года питался пищей духовной, а от нее, друзья мои, в брюхе урчит так, словно сидит там еретик и приговаривает: «Продай за хороший обед черту собственный скелет, да и душу в придачу». А сатана не дремлет. Никто другой, как он подбил меня поухаживать за профессорской дочкой. «Что ж, — решил я, — может, и впрямь повезет, стану зятем профессора, каждый день обедать буду».
— Губа не дура, — ехидно вставил боцман.
— Ну вот, прокрался я вечером в сад, притаился в кустах под окнами профессорского дома, жду — не покажется ли мой предмет. И впрямь, появилась. Ручками за перила балкона держится, глазки к небу подняла — на звезды смотрит. «Красавица…», — прошептал я тихонько. Испугалась барышня: «Ах, ах, кто здесь?» — и веер из правой ручки от страха выронила. Я веер схватил — да к балкону: «Не бойся, чудная, это твой раб, умирающий от любви». Соловьем разливаюсь. Уж так ее красоту и свои чувства описываю, словно стихи читаю. Слушает, не уходит. Потом говорит: «Я тебе не верю». «Прикажи убить меня, только не отрицай моей любви». «Может, ты и вправду любишь, — говорит мне на это красавица, — да только студенты — народ легкомысленный». «Что-то голос у моей козочки хриплый, — подумал я. — Уж не простудилась ли ночью на балконе? Надо закутать ее в мой плащ». Прыгнул я на балкон, накинул плащ на белые плечи, заглянул в личико моей суженой… — да как заору. Была-то это, братцы, не дочь профессора, а его сестра. Ведьма, каких свет не видывал. Двух мужей свела в могилу. И не иначе, как своей злостью. Бросил я плащ — да через перила, да вон из сада. До самого дома бежал, словно дьявол за мной гнался.
Громкий смех заглушил последние слова рассказчика. Смеялись все: и матросы, и кормчий, держащий румпель. Даже боцман, всегда хмурый и важный, снисходительно хохотнул в рыжую бороду.
— Ну, а дальше? — спросил кормчий сквозь смех.
— А дальше… Храню веер на память о дивном свидании, в склянки бью да вам, дуракам, похлебку варю.
За разговором не заметили, как наступили сумерки. Дневной свет угас. По воде заскользили легкие тени, предвестницы ночи. Свободные от вахты моряки ушли спать.
Спали на корабле вповалку, подстилая под себя собственное платье. Спальными помещениями служили свободные от груза трюмы. Там пахло гнилью, обильно плодились насекомые твари, пищали и дрались крысы.
Диего остался один.
Внизу под его ногами бежали быстрые волны и, ударяясь о нос корабля, разлетались множеством мелких брызг. Над его головой небо светилось махровыми звездами. Впереди, словно лоцман, плыло созвездие Южного Креста.
Пришел вахтенный проверить время. Сделать это здесь, в Южном море, было задачей нелегкой. Европейские мореплаватели привыкли узнавать время по «Стражницам». Вращаясь вокруг Полярной звезды, они, подобно стрелке часов, свершают полный круг за двадцать четыре часа, а за один час описывают дугу в пятнадцать градусов. Но вот уже несколько дней, как небо изменилось и ни Полярной звезды, ни Большой Медведицы, в которую входят Стражницы, не было видно.
Пока вахтенный заносил в журнал свои наблюдения, Диего недвижно стоял на носу «Санта-Инес». Однообразно и мягко плескался океан. Грандиозная ночь и огромное небо казались чудом. И, обратив лицо к звездам, юноша тихо сказал: «Не было профессорской дочки, не было профессорской сестры. Я покинул Коимбр для того, чтобы увидеть мир. Но через год, и не позже, я вернусь в университет, так как без знаний слепы глаза человеческие».
— Что ты, сынок? — не отрываясь от журнала, спросил через некоторое время вахтенный.