Я нервничал, что братья, которых я привел, не поймут юродство отца Гавриила, и это смутит их. Отец Гавриил велел мне подать вино, которое стояло тут же, в келье, и начал пить.
Он юродствовал. Можно сказать, что такого поведения от отца Гавриила я еще не видал. В частности, он просил меня налить вина, а затем заслонить его так, чтобы мои спутники не видели. Но каким образом это сделать, я не понимал, потому что отец Гавриил произносил эти слова громко, так чтобы мои спутники слышали. Кроме того, его келья была слишком маленькой, чтобы скрыть от гостей какое–либо его действие.
Он вел себя как человек, напившийся до потери сознания, — как пьяный произносил слова, предложения не заканчивал, кричал и местами примешивал непристойные слова. Каждый раз, произнеся такое слово, прикрывал рот рукой и говорил:
— Ой, что у меня вырвалось, что со мной происходит!?
Каждый раз, произнеся эти слова, он оборачивался к одному из духовных братьев и говорил ему:
— Прошу прощения.
А когда я по его велению наливал ему вино, он как будто под моим прикрытием незаметно выпивал, оборачивался к другому духовному брату и говорил:
— Ты же не видел, значит, я не пил.
Эти обращения он иногда дополнял такой фразой:
— Разве можно такому быть священником?!
Я сидел и говорил себе: «Отец Гавриил знает, что делает, доверься и не волнуйся». И еще я молился про себя, чтобы братья, которых я привел, не соблазнились при виде этого. Но, глядя на все происходящее, я не знал, насколько это было возможно. Так прошло примерно 30–40 минут. Отец Гавриил выпил четыре–пять стаканов вина и при этом повторял упомянутые фразы и действия.
Вдруг все изменилось. Отец Гавриил перестал юродствовать и принял такой вид и облик, как будто человек, секундой раньше похожий на пьяного, не был отцом Гавриилом. Это был уже настоящий отец Гавриил. Тихий, сильный, глядевший и говорящий с присущей ему удивительной глубиной. Он посмотрел на обоих братьев, приведенных мной, и тихим, повелительным голосом изрек:
— Я вижу их с потиром в руке.
Потом призвал каждого к себе и по–отечески наставил. Прежде всего он обоим сообщил о маленьких деталях их будущей жизни, а одному из них дал икону равноапостольной матери Нины и сказал:
— Эту икону всегда носи с собой и не разлучайся с ней, ближний мой, и благословение святой Нины и я всегда поддержим тебя во всех испытаниях.
Затем он благословил нас троих и, пожелав мира, отпустил домой. Мы вышли из кельи. Я чувствовал себя неловко, так как думал, что, несмотря на такое удивительное перевоплощение отца Гавриила в конце, мои спутники не смогут понять всю сложность его юродствования. Оказывается, я ошибался. Выйдя из кельи, я услышал сзади восхищенные голоса обоих братьев:
— Хвала Господу, какого великого отца мы видели, ведь мы уже не верили, что можно в наше время обрести такого отца.
Они, обрадованные, даже благодарили меня. Я удивленно посмотрел на обоих и понял, что отец Гавриил совершил в них какой–то переворот. И я был рад, что они не посчитают меня заблудшим или прельщенным человеком. Вот так, обрадованные и счастливые, спустились мы по лестнице, и после некоторых проявлений эмоций оба брата начали рассказывать свою историю.
Первым рассказал свою историю О. Д.:
«Уже больше месяца, как во мне началось какое- то странное борение. Свою супругу я очень люблю и, думаю, всегда относился к ней с уважением. Но в последнее время почти каждый день из–за каких–то пустяков, без всякого повода злюсь на нее, а иногда браню непристойными словами. Потом прихожу в себя, очень переживаю и извиняюсь:
— Вырвалось поневоле, не знаю, что со мной происходит.
Но потом опять повторяю то же самое. Много нервничаю, молюсь, и священнику рассказал на исповеди, он не причастил меня, даже наложил епитимью, но ничего не помогает. Вот сейчас, когда мы были у отца Гавриила и он бранился, я точно увидел себя. Мне стало очень стыдно, и я раскаялся в своем поведении, так как догадался, что он изобличал именно меня, глядя на меня и говоря: „Ой, что у меня вырвалось, что со мной происходит“».
Когда О. Д. закончил свой рассказ, другой брат, О. З., продолжил:
«Вы знаете мою историю, еще три недели не прошло с сороковин моей сестры. Я очень тяжело пережил ее потерю и с горя начал тайком пить. Питье я прячу в моей спальне, около постели, так чтобы мои родители не видели и не слышали, а то они, бедные, этого не переживут. У них остался один только я, и если увидят, что я спился, не перенесут этого. Я хочу бросить, много раз пытался сделать это, вижу, что разрушает меня, но ничего не получается. И к священнику не могу пойти на исповедь, мне стыдно, как я, взрослый человек, скажу ему, что каждую ночь выпиваю тайком, один, пьянею и так засыпаю?!
Когда ты наливал отцу Гавриилу вино и он говорил тебе: „Заслони меня, чтобы не видели, как я пью“, а потом смотрел на меня и говорил: „Ты же не видел, значит, я не пил“, — это прямо задевало мою совесть, и я догадывался, что это был я».
После посещения отца Гавриила, благодатью его божественного служения, которое выразилось в смирении и мудром действии, оба брата с того дня освободились от недугов: О. Д. больше не говорил своей супруге оскорбительные слова, а О. З. не выпивал тайком.
Тогда мы, восхищенные, не заметили одного обстоятельства. Отец Гавриил время от времени говорил:
— Разве можно такому быть священником?!
Мы думали, что отец Гавриил говорил это о себе, по поводу своего поведения, но нет! Ни один из вышеописанных поступков не был связан с ним, они относились к моим духовным братьям. Эти слова касались их в том смысле, что им — будущим духовным лицам — не подобало жить таким образом. Когда он перестал юродствовать и принял свое настоящее отеческое лицо, он сказал то, что точно предвидел в отношении обоих:
— Я вижу их с потиром в руке.