Читать книгу «Цикл романов "Отблески Этерны". Компиляция. Книги 1-15» онлайн.
– Если б я знал, – Эмиль плеснул в кружку касеры и залпом выпил. – Показалось вдруг, что буран…
5
Поздняя весна сверкала изумрудами и серебром, а на горизонте над чужой высокой башней висело светлое утреннее солнце. Если восток остался востоком, лучше ехать налево, и побыстрее, пока эта красота не отобрала если не память, то решимость.
У Дидериха и даже у Лахузы уставшие от дорог герои валятся в луговые травы, сетуют на жизнь и зарекаются от любви, которая их накрывает в следующем же акте, но у них этот акт всегда наступает. Ли хмыкнул и потрепал кобылу по шее, в этот раз он помнил если не всё, то главное. Мало того, память вернула то, что он забыл, вырвавшись с изнанки Лаик: свою кровь на клинке и братнюю – на мозаичном полу, обломки Победителя Дракона, огонь, который стал выходом из ловушки. Броситься в пламя и выбраться. Метаться меж сужающихся стен и сгинуть… но сейчас нужен не выход и не решение вселенских загадок, сейчас все проще. Заль должен увести свою сволочь за Кольцо, и желательно – всю, для чего нужно развернуть эту кошачью тучу! На Мельниковом нечто подобное уже было сделано, Савиньяк исходил из этого, хотя Ариго с Райнштайнером ничего не помнили и не понимали. Кто-то, скорее всего Придд, развернул смерч, который был посерьезней здешней вьюги, и тут же о своей удаче забыл. Теперь компания непомнящих пополнилась Вальдесом и, слегка, Салиганом. Этот бурь не будил, но, похоже, видел весенние промельки и знал, где носит Вальдеса. В отличие от самого Лионеля.
Треска мушкетов уже не слышно за дальностью. Но раз пушки еще бьют, значит, оборона держится, ворвись кадельцы в Вержетту, артиллеристам пришлось бы прерваться, чтобы не бить по своим. Канонада стихнет и тогда, когда Дювье с Мишелем выведут отряд в тыл непогоде.
Ледяной ветер усиливается, снежные заряды все чаще накрывают небольшую кавалькаду. Проныра отфыркивается, мотает головой и при этом топчет ту самую зацветающую ветропляску, о которой внезапно вспомнил Салиган, только травы тускнеют, их покрывает мелкая пыль, а порывы ветра вздымают сероватые облачка, закручивают слабые, пока еще слабые вихри. Полупрозрачные змейки и змеи танцуют по всей степи, наверное, так и должно быть.
Все больше серой пыли, все больше вихрей. Серые, расплывчатые, они спешат со всех сторон, становясь – нет, не туманом, катящимся по дрожащим травам облаком. Тучей! Наверняка, той самой. Небо впереди словно исцарапано, а горизонт начинает мерцать и ломаться. Проныре туда хочется не больше, чем тебе, но она идет, куда деваться, а вокруг носятся птицы. Не хищные, не страшные, а счастливые до полного равнодушия: сейчас это черное уйдет, и не важно куда, здесь всё равно солнце и можно кружиться, щебетать, гоняться за мухами…
Мутно-белое темнеет, наливается свинцом, в клубящемся месиве что-то вскидывается, будто мотнул гривой норовистый конь. Птиц больше нет, клубящаяся темнота вытягивается, припадает к земле. Она могла быть табуном, она бы и походила на табун, гуди земля от топота и доносись из валящей на запад-юго-запад лавины ржанье или то почти рычанье, которое издают вошедшие в раж жеребцы.
Не отрывавший взгляда от «табуна» Ли не сразу понял, что в изодранном, но всё еще солнечном небе вспыхнула алая звезда – значит, место схватки они обогнули. Савиньяк усмехнулся несвоевременным мыслям о прогулке среди цветов и послал кобылу в галоп, та вздохнула, но послушно приняла с места великолепным, впору потомкам Роньяски, скачком.
В лицо ударяет ветер, под копытами знакомо поет мерзлая земля, ставшая облачной грядой тьма отстает, по лицу хлещет сухим снегом. Таким обычным.
– Все, как вы говорили, – докладывает Дювье. – То есть эти… те, кого не накрыло пока, лютуют, а которые в снегу – притихли.
– Где мы? – Вокруг беснуется вьюга. Не такая, чтобы убить, но разглядеть выходит разве что всадников эскорта. – И где заячьи подкрепления?
– Где тебе и хотелось, – радует дукс. – Мы, если тебе вдруг интересно, тут, Вальдес с Томасом там. Буря, кстати, адмиралушку разлюбила, и так ему и надо. Дальше-то что? Погодка, прошу заметить, не из лучших.
– В какой стороне Вержетта?
– В прежней, – Раймон махнул рукой влево-назад, – могла бы, уползла подальше от обоих, я про Заля со Стоунволлом.
– Я спрашивал о подкреплениях.
– Так Дювье же сказал – встали и греться наладились.
– Обойдутся. – Сорвалось! Эспера даже не возвращает, вышвыривает. Само по себе это прекрасно, но за жемчугом ныряют не с пузырями, а с камнем. – Дювье, возьмите мою лошадь в повод. Раймон, за что ты предпочитаешь проливать кровь?
– А я предпочитаю?
– Несомненно.
– Тогда за вечные ценности. Ну те, что у тебя в сумочке.
Черные глаза равнодушно смотрят на серебристый снег, а серебряные? Оборотная сторона гальтарского лика дрожит и корчится, словно древний мастер создал ее из дыма. Из черно-синего кипенья вскидываются, трясут кудлатыми гривами почти конские головы. Земля теперь, как и положено, стонет, а свист ветра сменяется храпом. Табун, это все-таки табун, идет неспешной рысью; он огромен, чудовищно, невозможно огромен, его не прокормит не то что Старая Эпинэ – вся Вараста, но эти кони не нуждаются в траве.
Свинцовая жуть уверенно валит мимо, остановить ее невозможно, а повернуть? Ты не знаешь, не можешь знать языка тех, кто сотворил подобное, но картину или статую понять проще, чем музыку и тем более – поэму на чужом языке. Так почему бы тем, кто приходит и уходит, творя и разрушая, не оказаться… художниками? Они позаботились, чтоб ты встретил то, с чем знаком и с чем совладаешь. Тебя здесь нет, и ты есть, тó же и с бурей. Ветер смертному не унять и не оседлать, а лошадь можно, хотя Валентин на Мельниковом наверняка видел нечто другое, с чем смог справиться, да и ты сам… Ты видел камин, ты его зажег и вырвался из галереи мерзостей; ты видел закатную башню, и ты на нее поднялся, теперь перед тобой табун, который надо развернуть. Отлично, ты его развернешь и погонишь за уже синей звездой, а пока – кентером вдоль растянувшейся, сколько хватает глаз, тьмы, она не может быть бесконечной.
Шея Проныры взмокла, кобыле было страшно, как и самому Ли, но они нагоняли голову табуна, и нагоняли стремительно. И столь же стремительно иссякала весна. Трава становилась пылью, пыль – снегом, а кони-тучи меняли масть. От иссиня-черных к мышастым, от мышастых – к серым в яблоках, светло-серым и, наконец, невозможно белоснежным. Такими рисуют крылья ангелов, так порой сверкают в полете перья чаек и блестят в большие морозы снега.
Снежный табун валил снежной же равниной, сбоку еще вспыхивало солнце, но серое неотвратимо переползало наверх, становясь тем, что было бы небом, не будь оно кошмаром, но голубоватая звезда на нем как-то держалась. Отлично, теперь дело за вожаком. Огромный, больше любого тяжеловоза, и при этом сложенный как мориск, он как раз выяснял отношения с другим жеребцом, пониже, но помощнее. Бретеры изгибали шеи, становились лбами друг к другу, как спорящие коты, замирали и вдруг с ревом вскидывались на дыбы. Столкнувшись, кони опускались на все четыре ноги, поворачивали и бежали вперед до следующей сшибки. Думать, с какой скоростью твари помчатся за чужой кобылой, не хотелось. Огненному коню варастийка почти не уступала, не уступит и сейчас. В самом деле, кому по силам догнать молнию? Не туче же!
– Ну что ж, моя хорошая, – Ли тронул Проныру коленом, вынуждая перейти некую черту, – давай!
Варастийка не подвела: рыжая стрела ринулась вперед, обошла грозовой табун на полсотни корпусов, вылетела наперерез, вскинулась на дыбы и, заржав, понеслась в сторону, за звездой, вдруг полыхнувшей бешеной синевой.
– Может, хватит? – взмолился под кошачьи вопли Дювье. – Не вышло и не вышло… Выловим их, ну тех, кто от своих отстанет.
– Давай, я к зайчику, – Салиган зажимает руку платком, – прямо сейчас. Что ты не Эмиль, а Шарли не Шарли, они по таким погодам не разберут.
– Мост взорвем, – напоминает бывший сержант. – Готово же все!