– Касеры хочет, – сообщила вдовствующая принцесса, – и то сказать, сухая корка рот дерет.
– Робер тебя за своего зверя убьет, – предупредил внук, предпринимая еще одну попытку угостить Клемента сухим печеньем. Возмущенный крыс щелкнул зубами, Альдо засмеялся и налил себе полный бокал:
– За что пьем?
– За все хорошее, – Матильда махнула бокалом в сторону Клемента, – и за всех хороших, хвостатых и бесхвостых…
Робер ничего не помнит, и хорошо. Она бы сквозь землю провалилась, если бы Иноходец принялся оправдываться и просить прощения… Твою кавалерию, да она была счастлива в последний раз в своей жизни… Ей нужен был кто-то вроде Робера, а она польстилась на несчастненького изгнанника с голубыми глазками. Дура! Внук разлил касеру и улыбнулся. Знал бы он, что в голове у бабки…
– Ты чего-то хотел?
– Пришел Хогберд, жаждет рассказать что-то душераздирающее.
– Гони его к кошкам, – припечатала Матильда, – сегодня я его не выдержу. Сначала братец Альберт, потом этот боров…
– Сегодня ты никого не выдержишь, кроме меня, – вздохнул внук, – ладно, пошел гнать…
– Возвращайся живее, – велела бабушка, – выпьем…
3
Снова тусклое золотое мерцание, запах курений, мерцающая пирамида. Робер надеялся, что приведут Мэллит, но в чертоге ары их было двое – талигойский маркиз и старейшина гоганской общины. Иноходец со странным чувством смотрел на блестящую поверхность. Ара хранила кинжал, на котором смешалась кровь Мэллит и Альдо, разбудив прошлое, а что спит в его крови? Память Флоха? Бред!
– Блистательный не увидит тех, кто ушел, – гоган говорил шепотом, – он лишь разбудит то, что было завещано. Он стоит на пороге и может вернуться, а может сделать шаг, и нигде не сказано, что есть дорога назад.
– Я решил! – Если Робер и был невежлив, то лишь потому, что боялся сам себя, вернее, своего страха. Если он не сделает этого сейчас, не сделает никогда.
– Опустись на колена и протяни руки вперед, – произнес гоган, – ладони должны быть раскрыты, а веки смежены.
Робер повиновался, хотя ничего унизительней этой позы нельзя было и вообразить. В уши ударило какое-то слово – непонятное, тяжелое, исполненное жуткого в своей громадности смысла. Резко запахло дымом и чем-то еще. Кровью? Морем? Смолой? Робер Эпинэ увязал в чем-то вязком и мерцающем, как муха, которой суждено обрести смертельное бессмертие в куске янтаря. Он не двигался, не кричал и даже, пожалуй, не дышал.
Запах становился все острее, потом к нему прибавился звук. Стук копыт разбил золотую пелену, и Эпинэ увидел, как далеко впереди в янтарном свете мчится огненный жеребец, в сравнении с которым лучшие морисские скакуны были не более чем клячами. Красавец летел прямо на Робера, и с каждым шагом грациозные движения становились все медленней. Конь словно бы плыл сквозь сверкающее марево – плавно развевалась неимоверно длинная грива, грациозно сгибались и разгибались сильные стройные ноги, раздувались раскаленные темно-красные ноздри, по шее и хребту пробегали алые сполохи. Создатель, как же это было прекрасно!
Сотканный из расплавленного золота иноходец был уже совсем рядом. Робер, сам не понимая, что творит, бросился к плывущему сквозь янтарь коню и ухватился за полыхающую гриву. Руки пронзила адская боль, но он все же сумел вскочить на спину дивного создания. Эпинэ и раньше приходилось объезжать диких лошадей, повадки огненного красавца были такими же, что и у морисков, разве что оба – и конь, и наездник – двигались медленно и плавно, а может, это время замедлило свой бег, и секунды стали минутами. Конь поднялся на дыбы, и Робер изо всех сил сдавил золотую шею, чтобы жеребец не опрокинулся на спину, желая раздавить всадника. Скакун опустился на передние ноги и принялся подкидывать круп, Эпинэ припал к пламенеющей гриве. У него не было ни стремян, ни хотя бы аркана, но ему помогало замедлившее свой бег время, превратившее безумные, вытрясающие душу прыжки в полет. Так кружатся в воздухе осенние листья, так падают на землю перья убитых в небесах птиц, так гаснут взлетевшие над костром искры.
Лошадь, человек и время танцевали сказочный танец, и вместе с ними танцевали неведомые Роберу звезды и бьющие с безоблачного раскаленного неба молнии. Звезды вспыхивали и под копытами жеребца, а может, это были не звезды, а искры, что выбивали из багрового закатного мрамора золотые подковы.
Робер ни о чем не думал, захваченный небывалым поединком. Конь кружился, подскакивал на всех четырех ногах, взлетал на дыбы, по-кошачьи бросался вбок и, наконец, убедившись в невозможности сбросить наездника, рванулся к возникшей из ниоткуда башне, на вершине которой лежал красный солнечный шар. В лицо ударил горячий ветер, время, словно его кто-то пришпорил, очнулось и понеслось вместе с конем. Лошадь мчалась зигзагом, уворачиваясь от бьющих со всех сторон молний. Рогатые стрелы – алые, золотые, слепяще-белые, изумрудно-зеленые, лиловые – разрывали небосвод, стремясь настигнуть всадника. В башне его ждали, на него надеялись, его место было там, но как же далеко эта башня и красное солнце над ней!
Конь несся все быстрее, и все нестерпимей становилась боль, которую Эпинэ в начале поединка почти перестал замечать. Лиловая молния ударила возле самых ног скакуна, тот прянул в сторону, и Робер, не удержавшись, перелетел через конскую голову, не отрывая взгляда от алого солнца над черной площадкой. Солнца или сердца…
Огромное сердце, подвешенное на четырех цепях и вопреки всему живое, бьющееся, трепетное. Сердце, в которое вонзили кинжал, алая кровь стекает в белую раковину, становясь черной, белые снежинки кружат в бархатной тьме. Нет, это ветер поднял черный пепел и понес над сверкающей золотой равниной.
…Потолок с круглыми отверстиями, вечернее небо без птиц, запах сожженных чужеземных трав и смол, старик с мудрыми глазами.
– Потомок Флоха бродил по дорогам Молний дольше, чем думал сын моего отца.
По дорогам Молний? Ах да… Он хотел узнать прошлое, но конь его сбросил. Гоганское колдовство оказалось бессильным, а может, все дело в нем, он еще болен, нужно попробовать снова. В следующий раз он обязательно доберется до башни и все узнает!
Только гордость заставила Робера подняться с колен и улыбнуться. Талигойцу хотелось упасть на пол и немедленно умереть. Кожа горела, словно он обжегся на летнем солнце. Робер украдкой глянул на свои руки, они были красными, а на золотой поверхности браслета отчетливо проступала рогатая золотая молния. Во имя Астрапа, откуда?!
Часть вторая
«Дьявол»[22]
Глава 1
Оллария
«Le Roi des Deniers» & «Le Deux des B?tons»
1
Его Высокопреосвященство кардинал Талига обозрел свою персону в зеркале и усмехнулся, вспомнив Авнира с его длинным бледным лицом и голодным блеском в провалившихся глазах. Епископ Олларии куда больше похож на закоренелого злодея и изверга, чем страшный Дорак. Агариссцы будут разочарованы, ну да Леворукий с ними, главное – договориться.