– Ли… – Эмиль уже стоял рядом. – Почему ты не хочешь пить за Рокэ?
– Потому что хочу для начала глотнуть вечера и ветра! А ты можешь сидеть здесь и глотать «Змеиную кровь».
– Поехали.
Брат был тих и краток; значит, что-то почуял, значит, нужно держать себя в узде еще крепче. Близнецы чувствуют друг друга, но Эмиль не забивает себе голову изломной ерундой, он не догадается.
– Повезло тебе. – Миг почти догадки остался в прошлом, и брат опять смотрел кавалеристом. – Эх, будь я Райнштайнером, я б из тебя все вытряс! Кстати, наш прекрасный барон поведал мне душераздирающую историю. Он не пьет выдержанную вишневку, потому что какие-то бергеры вздумали ею отравиться.
– Я это тоже слышал. – Они спускались по лестнице, привычно отвечая на приветствия, два таких похожих друг на друга маршала, только один знал, что пить сегодня не за кого. – Вишневое вино было ровесником отца жениха и за полсотни лет успело стать ядом… Эмиль!
– Дриксы?! – схватился за шпагу братец. – Драконы? Жабы? Где?! Вот мы им сейчас!
– Будь добр, помолчи.
Как же все просто! Просто и недоказуемо, а ведь фонтаны бьют не только водой, но и вином. Ну, или отравой…
2
С отвращением зла ясности не было, но от карги с рогами лисичка избавилась – мало того, узницу выпустили из дома! Чего удивляться, что Этери принимала гостей в саду. Том самом, где бириссцы с бакранами, позабыв о взаимной ненависти, самозабвенно убивали свихнувшегося прознатчика. Валме считал, что бесноватого, Бонифаций с ним соглашался, но истину знала разве что яма с известью, куда швырнули бренные останки. Воспоминания о нелепой драке настроения не портили – кровь давно смыли дожди, а Матильда с детства обожала резвиться под звездами, к тому же кагетские ночи все еще оставались теплыми. По крайней мере, до полуночи, да и о меховых одеялах хозяйка позаботилась.
– Не бойтесь, – шепнула она, протягивая, Леворукий его знает, который по счету бокал мансая, – блох в них нет.
– А почему я должна бояться? – не поняла развалившаяся на вышитых подушках алатка.
– Вы ночевали в казаронских замках, – объяснила дочь казара. – Увы, в провинции все еще полагают признаком знатности и процветания не чистоту, а золото и ломящиеся столы. Когда я приехала к мужу, я не сомневалась, что меня будут есть заживо, – однако в бакранских хаблах живут собаки и козы, но не кровопийцы. Это стало моей первой радостью…
Сколько радостей вместилось между отсутствием блох и встречей с убийцей отца, Этери не сказала. Она была молодцом, эта бледненькая кагетка, сперва принявшая навязанную ей судьбу, а теперь выворачивающая ее по-своему. Уж лучше так, чем гордо вырваться из золотой клетки и угодить в сундук со старьем.
– Ты умница, – от души похвалила Матильда. – Я себе сама жизнь похабила, а тебе – другие, но ты выкрутишься! На то ты и лисичка!
– Я предпочла бы хвосту крылья, – призналась Этери, покосившись на залитый светом большой стол, у которого лопали мужчины. Блох у сестрицы казара не водилось, но угощение было истинно кагетским. Матильда отхлебнула мансая и в упор взглянула на собеседницу. Последний луч давно канул за почерневшие горы, но ройя на обнаженной, по бакранскому обыкновению, шейке сияла закатным пламенем, будто злилась.
Еще бы, ее, такую красивую, взяли – и отдали! Она к подобному не привыкла и была права. Алатка сама не понимала, что на нее накатило, ведь красная звездочка была последней памятью о внуке. Пусть Альдо ее и спер, но не для кого-то, а для бабки, которую все же любил. Паршиво, с враньем, с отравой, но по-другому у обормота не выходило. Слепым вырос, точней – вырастили, и она первая постаралась. Теперь внук лежит в талигойском склепе, если, конечно, его оттуда не выкинули. А ведь запросто могли! Пакостил дурак многим, а мстить покойникам – одно удовольствие, да и дорожка проторена. Поганая дорожка, хотя для бесноватых в самый раз.
– Вы чем-то расстроены?
– Твою кавалерию, нет!
Чужие бокалы бить нехорошо, и Матильда удержалась, просто допила до дна и поставила на широченный подлокотник.
– Простите, – извинилась Этери. – Наверное, это тени от факелов, они так меняют выражение лица. Нам пора вернуться; я отозвала вас, чтобы поблагодарить.
– За фитюльку, что ли? – фыркнула ее высочество. – Я-то здесь при чем? Алва велел подарить, когда это будет уместно, но уместнее уже не будет.
Вранье, оно такое! Начнешь – не остановишься, закружит и понесет назло хоть бы и жадности! Ничего Алва не передавал, удрал, даже не подумав проститься, а женщине и нужно-то всего ничего! Намек на то, что, ляг карты иначе, случилась бы любовь, да не простая, а сказочная. Чтоб годами видеть лишь друг друга, да еще как в первый и последний раз. Кэналлийской скотине только и надо было задержать руку в руке, поклониться и быстро выйти…
– Любишь? – внезапно спросила Матильда. – Я пьяна, утром все забуду и вообще уеду… Надо бы завтра, да не выйдет, после мансая в седло лезть только Балинт мог. Плесни еще… У тебя здесь полно, а хуже не будет.
– Я тоже… выпью.
Стройная тень, причудливо изломавшись, качнулась к столику с кувшином. Матильда задрала голову и увидела звезду. Не такую яркую, как ройя, но тоже ничего. За столом пели что-то странное, надо думать – бакранское, кагеты поют иначе. А муженек мог бы и подойти. И вообще взял бы на руки и унес домой… То есть в спальню унес бы, хотя где ему такую тушу через весь замок переть, да еще по лестницам! Выронит, никакой казарской беседки не понадобится.
– Возьмите. – Этери протянула бокал. – Вы в самом деле хотите, чтобы я рассказала? Зачем?
– Надо! – отрезала Матильда, напрочь забывшая, о чем спрашивала. Вот плод абехо она помнила. Амулет из фруктовых косточек, это ж надо до такого додуматься!
– Я не знаю…