— Не совсем, — выдавил он, и ее веки снова сомкнулись.
Пусть это будет обморок, подумал он. Пусть это будет…
Глаза распахнулись. Они так и пылали. Рука поднялась и резанула растопыренной пятерней по воздуху в каком-то дюйме от его лица — еще чуть-чуть, и он лежал бы сейчас в травмпункте с разорванною щекой, а не курил бы тут с Хулио «Честерфилд».
— ТЫ БЕЛЫЙ ГАД, СУКИН СЫН! — завопила она. Глаза горели адовыми огнями на чудовищно искаженном лице. В этом лице не осталось уже ничего человеческого. — БУДУ ТЕПЕРЬ КОНЧАТЬ ВСЯКОГО БЕЛОГО МУДАКА, ТОЛЬКО МНЕ ПОПАДИСЬ! ОТРЫВАТЬ ИХНИЕ ЯЙЦА И ШВЫРЯТЬ В ИХНИЕ БЕЛЫЕ ХАРИ! Я…
Это было какое-то сумасшествие. Так изъясняется только Бабочка Мак-Куин, негритянка из одного комикса, которая рехнулась уже окончательно и настроена очень решительно. Вот и она — или оно — тоже казалась какой-то нечеловеческой. Это вопящее и издерганное существо просто не могло полчаса назад лежать в тоннеле подземки с отрезанными ногами. Она кусалась. Пыталась расцарапать ему лицо. Из носа у нее текло, с губ летели плевки, изо рта — непристойности.
— Вырубите ее, док! — заорал кто-то из фельдшеров, вдруг побледнев. — Бога ради, вырубите ее! — он потянулся уже к коробке со шприцами, но Джордж отшвырнул его руку.
— Отгребись, чучело.
Джордж посмотрел на свою пациентку и снова увидел глаза той, первой — спокойные, умные.
— Я буду жить? — спросила она небрежно, таким тоном, каким обычно беседуют за чашкой чаю, а он подумал: «Она даже не знает об этих провалах. Совершенно не знает». И чуть погодя: «И та тоже не знает».
— Я… — он тяжело сглотнул, потер грудь поверх халата, как бы стараясь унять бешеное сердцебиение, и приказал себе взять себя в руки. Жизнь он ей спас. Психологические ее проблемы его не касаются.
— Вы хорошо себя чувствуете? — спросила она, и он даже слегка улыбнулся искренней озабоченности, что прозвучала в ее голосе. Это надо же — она спрашивает его!
— Да, мэм.
— Вы на какой вопрос отвечаете?
Он сначала не понял, но потом сообразил:
— На оба, — он взял ее за руку. Она сжала его руку, а он заглянул в ее сияющие глаза и подумал: «А в нее можно влюбиться», — и в это мгновение ее рука превратилась в царапающую пятерню, и она сообщила ему, что он белый мудак и что она не просто яйца ему отрежет, а вырвет их зубами.
Он отпрянул, глядя на ладонь, не идет ли кровь, и в голове у него пронеслась еще бессвязная мысль, что если — да, то нужно будет что-нибудь сделать, потому что она ядовитая, эта женщина ядовитая, ее укус — все равно что укус мокасиновой или гремучей змеи. Но крови не было. а когда он посмотрел на нее снова, перед ним была та — первая.
— Пожалуйста, — сказала она. — Я не хочу умирать. Пожал… — тут она потеряла сознание. Может, и к лучшему. Для них для всех.
— Ну и что ты думаешь? — спросил Хулио.
— Насчет того, кто выйдет в финал? — Джордж расплющил окурок каблуком туфли. — «Белые носки». Я как-то уже с ними свыкся.
— Да нет, насчет этой девицы.
— По-моему, она ярко выраженная шизофреничка, — медленно проговорил Джордж.
— Да, я знаю. Я имею в виду, что с ней будет потом?
— Я-то откуда знаю?
— Ей нужна помощь, дружище. Но кто ей поможет?
— Ну я-то, что мог, для нее уже сделал, — при этих словах Джорджа бросило в жар.
Хулио поглядел на него.
— Если ты уже сделал, что мог, то не лучше ли было оставить ее умирать, а, док?
Джордж поглядел на Хулио, но не смог выдержать его взгляда, в котором сквозило не обвинение даже, а только грусть.
Он пошел прочь.
У него еще были дела в городе.