Читать книгу «Япония в раннее Средневековье VII-XII века. Исторические очерки» онлайн.

Как уже отмечалось, число придворных церемоний в Хэйан было очень велико: иногда в один день проводилось несколько. Особенно дол го праздновался Новый год, и ныне остающийся одним из главных праздников японцев. Первая неделя Нового года проводилась преимущественно по-синтоистски, во вторую читались буддийские проповеди, в третью устраивались развлечения.

Рано утром в первый день Нового года — 1-го числа 1-го месяца — император в официальном костюме выходил в сад, совершал поклонение (сихохай) богам четырех стран света, молился о хорошем урожае, спасении от бедствий и мире в стране. После этого, утром же, во дворце с участием высшей знати проводилась церемония (котёбай) моления родовым богам и поздравления с Новым годом, а затем — пир. 2-го числа официальный пир происходил во дворце императрицы, 3-го — император посещал своего отца, экс-императора. 5–6-го числа, как. уже отмечалось, присваивались ранги, 7-го утром объявлялось официальное решение. Затем начиналась церемония очищения от болезней (аоума-но сэтиэ): по двору водили 24 вороных коня (с X в. — белых), на которых взирал император. По поверью, увидевший в 7-й день Нового года вороного коня (аоума) на год очищался от болезней. Церемония завершалась пиром. В этот же день, по китайскому обычаю, ели жидкий рис с семью весенними овощами (нанакусагаю-дзиндзицу), что также должно было отвращать болезни.

С 8-го по 14-е число 1-го месяца в императорском городке велись буддийские проповеди. В тронном зале (Дайгокудэн) собирались монахи, которых кормили буддийской (растительной) пищей, после чего устраивались моления (госайэ). С 834 г. в те же дни проповеди (госитинити-но мисихо)[56] в храме секты Сингонсю на территории городка читал настоятель храма Тодзи.

По окончании проповедей при дворе устраивались песенно-танцевальные представления (тока-но сэтиэ): 15-го числа — мужские (до XI в.), 16-го — женские (оннадока). 15-го же ели жидкий рис с добавлением других злаков — кунжута, проса и др. (нанакусагаю-мотигаю). На этот же день приходилось полнолуние, по обычаю связывавшееся с беременностью, и мужчины произносили заклинания, прося родовых богов послать сына. В последующие два дня проводились ежегодные соревнования по стрельбе из лука: 17-го их устраивали управления дворцовой охраны (нориюми), 18-го — военный департамент (дзярай) [46, с. 367–368].

Кроме этих фиксированных церемоний проводились и другие; во дворце и домах знати часто устраивались пиры Протокол официальных пиров был строго регламентированным: определялись места для каждого присутствовавшего, устанавливались порядок проведения банкета, очередность подношения сакэ (рисовой водки) и другие мелочи, подчеркивавшие положение каждого придворного в иерархии власти [450].

Не только императорский трон, но и высшие государственные должности наследовались по мужской линии. Личное же имущество (дом и домашняя утварь) наследовалось по женской линии, что объясняется характером брачных отношений.

До X в. весьма широко был еще распространен дислокальный брак (цумадоикон), возникший на этапе разложения первобытно-общинного строя и характеризовавшийся раздельным проживанием супругов. Мужчина выбирал жену, руководствуясь личным вкусом, и навещал ее дом, который был местом хранения огня в очаге, рождения и воспитания детей. Единственным отчетливым признаком развода являлось возвращение женщине написанных ею писем, но мужчина мог и не делать этого. Брачные отношения прекращались сами собой, если мужчина переставал приходить к жене или начинал ходить к другой женщине. Покинутая жена могла сразу вступить в новый брак, но воспитание детей от всех браков было ее правом и обязанностью.

В X в. стал преобладать матрилокальный брак (сёсэйкон, мукоторикон), в целом существовавший с VII по XIV в. В этом случае жениха для дочери выбирали ее родители, а муж после заключения брака переселялся в дом жены. Женщина, вступив в брак, фамилию не изменяла, но дети носили фамилию отца Родители жены, принимая в дом зятя, брали на себя полную заботу о нем.

В Хэйан соблюдались свадебные обычаи: объявление о вступлении в брак и переселении в дом жены (токороараваси), церемония расставания молодоженов после брачной ночи (кинугину-но фуми). В первые три дня тесть и теща ложились спать, держа в руках обувь зятя, чтобы привязать его к дочери. Через три дня зять надевал приготовленное для него новое кимоно и подносил тестю и теще рисовые лепешки (мика-но мотии). Однако постепенно эти обычаи превращались в формальный церемониал.

При матрилокальном браке сыновья покидали дом отца, с родителями оставались дочери, их мужья и дети. Если же муж разводился с женой и вступал в новый брак, дети от первого брака оставались в доме родителей первой жены. Следовательно, братья по отцу жили в разных домах и прочных родственных связей не имели. Если дед по каким-либо причинам хотел жить со своим внуком по мужской линии, он должен был взять его в дом в качестве воспитанника, стать его опекуном. Так же мог поступить дядя в отношении племянника. Хэианские аристократы часто прибегали к опеке при отсутствии прямых наследников должности. В последующие века система опеки широко распространилась не только в среде родственников и не только у феодалов: пасынков брали и самураи, и купцы, и ремесленники, пере-дававшие им свое профессиональное умение, а также имя.

Женщина была хранительницей огня в очаге: обычай запрещал передачу огня из дома жены в дом мужа. Семья сына могла переселиться в дом его отца лишь в том случае, если отец умирал или переезжал в другой дом: считалось, что таким образом он уносил с собой огонь. Вместе с тем в Хэйан существовал обычай соединения очага семей (хиавасэ): жених, покидая дом родителей, брал с собой факел, зажженный от очага своего дома; через три дня факел зажигался вновь, и огонь вкладывался в очаг дома невесты.

На дальнейшую эволюцию форм брака оказало влияние становление вотчинной системы. Наследуя должность отца, сын феодала наследовал и его вотчинные права, что вело к усилению патрилинейных связей. Наметилась тенденция возникновения патрилокального брака (ёмэторикон). Разумеется, переход к этой форме брака происходил постепенно. В частности, с XI в. распространилась новая, промежуточная разновидность брака, при которой родители жены, не желая впоследствии дробить свое домашнее имущество, делить его между наследниками, поселяли молодых супругов в отдельном доме (кэйэйсё мукоторикон). С течением времени дом для молодоженов все чаще стала строить семья мужа [377].

Тем не менее в XI–XII вв. матрилокальный брак был распространен еще весьма широко, поэтому за женой или дочерью сохранялось право наследования не только дома и домашнего имущества, но и земельной собственности. Вместе с тем укрепление патрилинейных связей в процессе развития вотчинной системы вело к ограничению имущественных прав женщины, а вслед за этим — и ее социальных возможностей.

Однако в целом положение женщины в хэйанском аристократическом обществе и при дворе было еще весьма высоким. Но уже в IX в. в отличие от VIII в. женщины не занимали императорского трона. Почетным было лишь положение жриц крупных синтоистских храмов (Исэ, Камо), которые назначались из числа незамужних принцесс в год вступления императора на престол и могли быть освобождены от службы в случае отречения или смерти императора.

Изменения в положении женщины обнаружились и в сфере литературного творчества — одного из главных видов деятельности хэйанских аристократок. В IX в. среди придворных дам было немало поэтесс, писавших стихи на древнекитайском языке — камбуне. В отличие от них известные писательницы конца X–XI в. пользовались только азбукой — иероглифы стали письменностью мужчин[57]. Литературные произведения женщин читались преимущественно женщинами же; в дневнике Мурасаки сикибу, автора «Повести о принце Гэндзи», правда, говорится, что ее роман читали император Итидзё и правитель Фудзивара-но Митинага, но тем не менее в многочисленных дневниках мужчин, писавших в то время, название романа, по свидетельству Цутида Наосигэ, не упомянуто ни разу.

В целом в Хэйан прочно утвердился обычай, по которому женщина оставалась дома взаперти, а ее передвижение было крайне ограниченно. От аристократки требовалась осмотрительность. Считалось вульгарным показывать лицо чужим людям. Поэтому женщина должна была прятаться от посторонних за ширмой, закрывать лицо веером, а выходя из дома, пользоваться повозкой [444, с. 14–16].

Хорошо известная из хэйанскои литературы свобода отношений полов была присуща прежде всего высшему свету и императорскому двору. Чуть приоткрытая вуаль, кокетливый взмах веером давали мужчине повод к ухаживанию. Хэианский аристократ воздействовал на чувства понравившейся женщины поэзией, возлюбленная тоже отвечала ему стихами собственного сочинения. Такой обмен письмами в стихах длился на протяжении всей связи. Нередко столичный аристократ фактически был многоженцем. Подоплекой таких отношений были типичные для господствующих кругов браки по расчету, заключая которые родители невесты или жениха преследовали свои собственные политические, имущественные или карьеристские цели и вынуждали своих детей вступать в брак вопреки личным симпатиям.

Повседневным обычаем хэйанских аристократок было использование косметики — преимущественно румян и белил, накладывавшихся густо, чтобы скрыть следы оспы — одной из наиболее распространенных болезней. Известно, что в Хэйан пользовались свинцовыми белилами, о вреде которых не знали. Румяна накладывались на губы и лицо; брови выщипывали и подводили. Вплоть до XX в. в Японии был распространен обычаи окрашивать зубы в черный цвет (охагуро); в Хэйан так делали женщины и сыновья придворной знати. С конца XI в. этому обычаю стали следовать самураи, затем — крестьяне (в XIV–XVI вв. зубы, окрашенные в черный цвет, были признаком взрослой девушки, с 9 лет, а с XVII в. — замужней женщины).

Роль духов в Хэйан выполняли благовония (такимоно), появившиеся в Японии вместе с буддизмом. В императорском хранилище Сёсоин в Пара сохранилось высококачественное благовонное дерево (рандзятай)[58]. В домах хэйанских аристократов обычно одновременно воскуряли несколько видов благовоний — и в будничной обстановке, и когда приходили гости. Мужчины и женщины держали одежду в курильницах, долгое время сохранявших запах. Благовония наряду с цветами, живописью, сочинением стихов были одной из ценностей повседневной жизни; тщеславие порождало соперничество в этих областях [444, с. 405–409].

Безусловно, жизнь хэйанской знати не была лишь беззаботной чередой празднеств, церемоний, эстетических удовольствий. Велась постоянная борьба за земли. Политические комбинации, светские связи и интриги, в основе которых так или иначе лежал расчет на увеличение богатства, стремление к личной выгоде неизбежно порождали падение нравов и пессимизм, усиливавшийся, как уже отмечалось, вследствие частых стихийных бедствий и болезней, мятежей и растущей преступности.

Нередкими в столице были землетрясения, тайфуны, наводнения, пожары. Усиление борьбы за землю с 30–40-х годов X в. ознаменовалось частыми поджогами — горели дома знати, дворцы, храмы. Поджигателями чаще всего были вассалы и слуги соперничающих феодалов. Происходили вооруженные столкновения между враждующими храмами, мятежи дворцовой охраны. В XI в. участились грабежи, нападения разбойников, проникавших даже в императорский дворец. Существовали организованные банды. На улицах Хэйан случались убийства, происходили драки. Чаще всего их устраивали вассалы и слуги знати, но и сами аристократы не были исключением, и места для сведения счетов не выбирали: дрались и на улицах, и в императорском дворце.

Но больше всего в Хэйан боялись эпидемий. Наиболее опасными и частыми болезнями были натуральная оспа и корь, а также свинка, грипп и малярия, которую в то время не считали инфекционной. Болезни нередко заносились с материка: в Японии эпидемии распространялись с о-ва Кюсю, где чаще всего бывали иностранцы. В X в. уже было известно, что у переболевших корью и оспой вырабатывается невосприимчивость. В конце X — первой четверти XI в. эпидемии кори отмечались в 998 и 1025 гг., оспы — в 993–995 гг. и 1020 г. Число умерших было велико. Летом 994 г. только чиновников выше 5-го ранга в Хэйан умерло 70. Улицы были переполнены больными, трупы поедались собаками и птицами; в городе стояло зловоние. Специальные чиновники по распоряжению правительства собирали больных во времянки, построенные на дорогах, очищали от трупов реки.

Во время эпидемий росло легковерие, распространялись всевозможные слухи. Утверждали, например, что вода из маленького колодца на одной из хэйанских улиц спасает от оспы; у этого колодца все время толпились люди. Ходил также слух, что 16-го числа 6-го месяца по городу должен пройти бог болезней; и придворные, и народ в этот день запирали ворота и никуда не выходили.

27-го числа 6-го месяца на горе Фунаока проводился праздник бога болезней, возникший в среде народа, а затем ставший праздником синтоистского храма Имамия дзиндзя. В X в. в нем стало принимать участие правительственное Управление строительства, изготовлявшее священные паланкины. В день праздника читались проповеди, играла музыка, люди делали подношения богу болезней. Считалось, что таким способом они усаживают бога в святой паланкин, который по рекам отправляли затем в море.

Важнейшим средством исцеления от болезней в Хэйан считали молитву (кадзи). Использовались, разумеется, различные способы лечения, разные лекарства или то, что считали в то время лекарствами. Профессия лекаря была наследственной. В 982 г. глава одного из двух известных в столице домов лекарей, Гамба-но Ясуёри, написал труд «Способы лечения» («Исинхо»), в котором систематизировал большое число китайских сочинений по медицине. Лечили в Хэйан лекарственными травами, купанием в горячих источниках, иглоукалыванием, прижиганием, пиявками, диетой. Для лечения вывихов и переломов использовали, например, отвар листьев лотоса, купание в ваннах с кипяченой морской водой.

Хорошо известно, что в Японии, как и в Китае, молочные продукты в пищу не употреблялись, в японской и китайской кухне нет блюд, в которых использовались бы молоко, сыр, сливочное масло. В Японии эти продукты распространились только после второй мировой войны. С древности же молоко считалось нечистым. Однако в Хэйан была молочная ферма (нюгоин), где изготовлялись сливки и другие продукты, употреблявшиеся исключительно в качестве лекарств знатью и монахами, ссылавшимися на то, что Будда пил молоко для восстановления сил [425; 444, с. 392–399].

Болезни и стихийные бедствия усиливали религиозность и суеверность. Буддизм был непременным элементом жизни хэйанских аристократов. В храмах и у себя дома они молились, слушали проповеди, читали буддийскую литературу. Со времени распространения секты Тэндайсю главное место заняла «Сутра лотоса». Широко читавшейся в Хэйан была объясняющая ее книга «Истинное понимание большого» («Мака сикан»)[59]. Однако буддийские запреты отнюдь не стали нормой повседневной жизни феодалов. Лишь к старости они, подобно принцу Гэндзи, начинали вести спокойную жизнь [365, с. 202], отдавая чтению буддийских книг то время, которое прежде тратилось на изысканные развлечения.

Серьезное значение придавалось синтоистской церемонии очищения от грехов (охараи), официально проводившейся дважды в год. Большим грехом (сёкуэ) считалось присутствие на синтоистских церемониях и посещение императорского дворца, если в доме была скверна — траур, роды и др. Индивидуальный обряд очищения (моноими) заключался в том, что очищаемый в течение определенного времени не выходил из дому, ограничивал себя в еде и питье, мылся Широко распространенной была вера в злой дух живых и умерших людей, способный влиять на судьбу, вызывать болезни, наказывать. Верили также в воздействие животных, растений, звезд на судьбы людей, поэтому занимались астрологией. Астролога обязательно приглашали в дом сразу после рождения ребенка.

Небо, однако, не только порождало суеверия, но и было объектом любования. Луна воспевалась в хэйанской поэзии как символ печали. Дальнейшее развитие получили сезонные развлечения, связанные с любованием природой — растениями, цветами, а также снегом [315].

Любование природой сопровождалось пирами, музыкой, танцами и чтением стихов. Пели и танцевали и придворные музыканты (рэйдзин), и сами аристократы, и императоры. Исполнялась изящная музыка (гагаку). Большая часть песен имела народное происхождение: песни восточных провинций (адзума-асоби). воинов пограничной охраны (сакимори-но ута), погонщиков лошадей (сайбара) (220; 221). К гагаку относились также синтоистские песни (кагураута) и китайская и корейская музыка ([344]; см. также [167]).

[56] Термин «госитинити» означает «вторые семь дней» — в отличие от первой, синтоистской, недели Нового года. Настоятель молился о благоденствии императора и знати, процветании государства, хорошем урожае и радости народа.

[57] Это не означает, что аристократки не знали иероглифов. Домашнее образование предусматривало изучение китайской классики, а дамы, служившие при дворе, были обязаны знать камбун.

[58] Это наименование дал дереву император Сёму, при котором был построен храм Тодайдзи. Каждый из трех иероглифов рандзятай последовательно включает в себя в качестве составной части три иероглифа Тодайдзи.

[59] Мака — калька санскритского «маха» — большой, выдающийся, значительный (отсюда — махаяна — «большая колесница» — одно из двух основных направлений буддизма). Си — чистая душа, сосредоточенный дух как основа истинного понимания явлении (кан).