Читать книгу «Япония в раннее Средневековье VII-XII века. Исторические очерки» онлайн.
Наибольшую роль в быстром распространении веры в буддийский рай, по общему мнению японских исследователей, сыграла деятельность монахов Коя (903–972) и Гэнсин (942–1017). Коя рассчитывал на то, что вера в рай не требовала создания храмов и статуй. Он ходил по провинциям, ремонтировал дороги, строил мосты, рыл колодцы. Завоевав доверие крестьян, Коя побуждал их вместе с ним молиться будде Амида. Слова молитвы сопровождались ударом в барабан, висевшим у него на шее [431][49].
Гэнсин был учеником монаха Рёгэн, руководившего Тэндайсю с 966 г. и заложившего основы буддийских исследований на Хиэй-дзан. Гэнсин много занимался обоснованием учения о рае, изучил и проанализировал несколько тысяч свитков буддийских текстов, систематизировал и объяснил большое число положений о переселении в рай. Итогом его работы явился труд «О сущности переселения и нового рождения в раю» («Одзё ёсю»), завершенный в 985 г. В первой главе Гэнсин описывал страдания земной жизни и ужасы ада, во второй — счастье рая Амида. В последующих восьми главах монах доказывал превосходство рая Амида над другими раями, описывал, как надо восхвалять Будду и молиться ему. Он создал также молитвенную организацию, состоявшую из монахов Энрякудзи и студентов Хэйанского университета; ее участники собирались один раз в месяц, слушали проповедь «Сутры лотоса», а затем творили непрерывную молитву.
С X в. в буддийской пропаганде широко использовалось искусство. Кроме музыкального сопровождения молитв писались буддийские песни на китайском (кансан) и японском языке (васан), в которых прославлялся Будда и рассказывалось о рае. Песни исполнялись хором, под музыку, и были рассчитаны в первую очередь на крестьян. В храмах специально подготовленные монахи объясняли посетителям картины на буддийские сюжеты.
Средством распространения веры в рай стали также церемониальные шествия (госёэ), возникшие в конце X в. и проводящиеся поныне[50]. Содержанием шествий являлось театрализованное изображение встречи буддой Амида земных людей в раю. На паланкине несли статую Амида, сопровождаемую бодхисаттвами Каннон (Авалокитешвара) и Фугэн (Самантабадра). Паланкин окружало 25 монахов, одетых бодхисаттвами и несших курильницы с благовониями, шелковый зонт с украшениями (тэнгай) и другие буддийские атрибуты. Шествие двигалось под музыку, монахи, славя Будду, принимали от зрителей деревянные дощечки (ихай) со словами молитвы, написанными умершими родственниками [394; 248; 443].
Усиление роли буддизма в общественной жизни Японии происходило одновременно с усилением эксплуатации и зависимости крестьянства от феодалов и отражало интересы господствующего класса, составной частью которого являлось буддийское духовенство. Храмы, располагавшие экономической базой в виде вотчин и пользовавшиеся духовным влиянием на народ, в XI в. заметно укрепили и свои политические позиции.
Выражением этого явилось введение монастырской формы правления отрекшихся императоров (инсэй) в конце XI в. Правление отрекшихся — императоров практиковалось с конца VII в., но в то время политика и буддизм не сливались воедино. В 1086 г. император Сиракава посадил на трон своего сына, объявил наследным принцем своего внука и, воспользовавшись ослаблением дома Фудзивара, взял бразды правления в свои руки, переселившись в монашескую резиденцию (ин) [386, с. 91–93].
Разумеется, буддийская церковь не могла быть единственной опорой монастырского режима: Сиракава, в частности, сконцентрировал в своих руках большое число вотчин, а в его правление, продолжавшееся до 1129 г., возросла роль фактических губернаторов провинций (дзурё). Но несомненно также и то, что деятельность монашествующих императоров способствовала усилению социально-политической роли и идеологической функции буддизма, активной буддийской пропаганде Сиракава построил много храмов (Хоссёдзи, 1077 г.; Сонсёдзи, 1102 г.; Сайсёдзи, 1118 г. и др.). По подсчетам, произведенным сразу после его смерти, при его жизни было написано более 5470 портретов Будды, создано 5 статуй высотой 3 м, 121 статуя высотой 4, 8 м, 66 статуй высотой 1, 5 м, более 2900 статуй ниже 0, 9 м, 3150 других статуй [201, с. 242].
Однако с возрастанием самостоятельности буддийских храмов слабел контроль государства над буддизмом. Оборотной стороной монастырского правления стали частые выступления монахов с требованиями отменить или принять то или иное решение, касающееся храмов, то или иное назначение. Нередко выступления монахов становились формой вмешательства в политическую борьбу. Экс-император Сиракава вынужден был искать поддержки у самурайских домов для борьбы с вооруженными монахами. Если за два столетия, предшествовавшие монастырскому правлению, произошло 11 выступлений монахов, то за 44 года правления Сиракава — 33, в правление Тоба и Госиракава — 29 выступлений [442, т. 1, с. 795–800].
Чаще всего требования властям предъявляли сильные храмы — Энрякудзи, Кофукудзи и др. Вооруженные толпы буддийских монахов с синтоистскими святынями (паланкином и деревом) в расчете на душевное смятение власть имущих вступали в Хэйан и двигались к императорскому городку. Типичный пример таких выступлений приводит Такэути Ридзо. Весной 1113 г. двор Сиракава назначил скульптора Энсэй — автора многих буддийских статуй, установленных в храмах, построенных монашествующим экс-императором, — настоятелем (бэтто) Киёмидзудэра[51] — дочернего храма Кофукудзи. Однако монахи Кофукудзи воспротивились назначению, поскольку Энсэи принял посвящение в Энрякудзи, и двинулись из Нара в столицу. Недалеко от ворот Радзёмон, у р. Хорикава, они захватили лес, сплавлявшийся в Хэйан из провинций Тамба и Оми. Это подействовало на правительство, и оно отменило назначение Энсэй.
Однако теперь счел себя оскорбленным храм Энрякудзи. 1-го числа 4-го месяца его монахи окружили дворец Сиракава, требуя наказать Дзицугаку — монаха Кофукудзи, выступившего ранее инициатором нападения на синтоистский храм Гион, которому покровительствовал Энрякудзи. Высшие сановники долго не могли принять решение, но в конце концов удовлетворили требование Энрякудзи. После этого снова выступил Кофукудзи, обвинивший монахов Энрякудзи в краже буддийских статуй и утвари из храма Киёмидзудэра. Кофукудзи потребовал наказать виновных, а монаха Дзицугаку от наказания освободить, угрожая походом на столицу. 24-го числа 4-го месяца Сиракава послал против Кофукудзи самурайский отряд, который нанес поражение вооруженным монахам [382, с. 294–301].
К XII в. буддийские храмы представляли собой мощную силу — экономическую, военную, идеологическую, что предопределило их последующее участие в политической борьбе. Однако главным результатом развития буддизма в раннефеодальной Японии явилось распространение его влияния на крестьянство. Из мировоззрения господствующих кругов, синтезировавшего веру в Будду с этноцентристскими представлениями и культом родовых божеств, буддизм был превращен в средство идеологического контроля и социального господства. Поэтому антифеодальные движения японского крестьянства в последующие столетия были связаны либо с развитием оппозиции ортодоксальным сектам, либо с преодолением буддизма в целом.
Глава 5
Духовная культура и быт хэйанской аристократии[52]
Общеизвестно, что IX–XII века оставили богатое культурное наследие, к изучению которого часто обращаются специалисты в различных отраслях знаний и в самой Японии, и за ее пределами, в том числе в нашей стране, а произведения художественной литературы, написанные в Хэиан, переведены на многие языки. Не меньшую ценность представляет хэйанская живопись, в том числе в свитках (эмакимоно), синтезировавшая собственно живопись, поэзию и искусство калиграфии.
По характеру и содержанию хэйанская духовная культура — аристократическая. Она создавалась знатью и для знати, отражала ее жизнь и мировоззрение и как культура господствующего класса любого средневекового общества была, разумеется, недоступна народу на протяжении всей феодальной эпохи. Время существования культуры хэйанской (позднее — киотоской) аристократии не ограничивалось ранним средневековьем, но в общенациональную культуру японцев вошло лишь то, что было создано на этапе ее расцвета — в IX–XII вв.
«Когда мы рассуждаем о средневековом обществе, то об уровне его цивилизации судим не по массовым показателям, а по высшим достижениям, — справедливо подчеркивал В. Н. Горегляд. — Дело в том, что массовые показатели, как правило, не зафиксированы письменно и трудновосстановимы» [88, с. 13]. Культура японской аристократии IX–XII вв. представляет интерес в двух временных измерениях — как высшее достижение раннего средневековья и как элемент современной национальной культуры японцев. Отметим, что непреодолимость социального барьера между хэйанской знатью и крестьянством не означала абсолютной изоляции аристократии от народа. В культуре столичной знати можно проследить и народные истоки. В частности, фольклорная традиция оказала несомненное влияние на японскую раннесредневековую литературу, а музыка, исполнявшаяся при хэианском дворе, — это зачастую песни крестьян, канонизированные затем в виде изящной придворной музыки (гагаку).
Вместе с тем замкнутый, ограниченный мир хэйанской знати, ее весьма однообразная жизнь, череда похожих развлечений довольно быстро исчерпали сюжеты аристократической литературы. Поэтому, в частности, раннесредневековый роман, достигший вершины в «Повести о принце Гэндзи» (начало XI в.), не получил дальнейшего развития и произведений, превосходящих этот роман, в XI в. создано не было. Все, что можно было сказать о жизни и любви аристократов, сказано Мурасаки сикибу — автором «Повести о принце Гэндзи». Аристократическая литература последующих столетий была лишь подражанием раннесредневековым образцам.
Характерной чертой хэйанской культуры стало ослабление китайского влияния. Из Китая по-прежнему заимствовались отдельные формы культуры, но вкладывалось в них японское содержание. Заметный перелом наступил к началу X в. В области литературы поэзия, а затем и проза на японском языке стали вытеснять поэзию на древнекитайском языке — вэньяне, что было связано с использованием двух слоговых азбук на иероглифической основе — катакана и хирагана — и распространением смешанного письма В изобразительном искусстве в это же время стала утверждаться живопись на японский сюжет (яматоэ). С начала X в. фактически ослабело значение китайских образцов и в составлении официальных исторических хроник. Но вэньянь по-прежнему оставался официальным языком; усилилось влияние буддийских представлений на искусство. Наиболее четким было разграничение буддийской и светской, а фактически — основанной на синтоистских представлениях — культуры в изобразительном искусстве.
Материальная культура и быт знати тоже были отчетливо классовыми, кастовыми. Невозможно характеризовать одежду и пищу японского этноса в VIII в или в IX–XI вв. обобщенно; можно говорить в данном случае лишь об определенных классах и слоях общества. Вместе с тем здесь, как уже отмечалось, зарождались те элементы, которые спустя много веков вошли в общенациональную культуру.
Существовали и такие обычаи, которые возникли в первобытном обществе одновременно с зарождением религиозных верований и были распространены повсеместно: культ огня, представление о грехе и скверне, очищение. Однако выполнение этих обычаев и обрядов тоже не могло быть независимым от социально-экономических условии: например, с культом огня было связано длительное существование дислокального и матрилокального брака (огонь домашнего очага мог передаваться только по женской линии), но если у хэйанской знати в XI в. наметился переход к патрилокальному браку, то в деревне пережитки дислокального брака были сильны еще в XIII–XIV вв., что объяснялось материальными трудностями обзаведения самостоятельным хозяйством.
Обычаи и материальная культура
Столичная аристократия, привилегированная верхушка общества — принцы, родственники, потомки власть имущих [310], располагавшие средствами и досугом, жили в просторных, удобных домах, окруженных парками и садами. Не сохранилось целиком ни одной раннесредневековой усадьбы хэйанской знати; они реконструированы японскими историками по произведениям литературы и живописи.
Жилой (спальный) дом (синдэн), давший название архитектурному стилю синдэндзукури, располагался в центре северной части квадратной или прямоугольной территории усадьбы, занимавшей обычно площадь 14, 5 тыс. кв. м, но в ряде случаев значительно больше — до 66 тыс. кв. м. Дом площадью более 300 кв. м был обращен к югу, в центре его находилась большая главная комната, гостиная (омоя), за которой с четырех сторон располагались длинные и узкие жилые комнаты (хисаси). С внешней стороны дома находились смежные с ними комнаты третьего ряда (магобисаси, матабисаси), а затем — открытая веранда (суноко), опоясывающая весь дом. С запада и востока (слева и справа), а иногда — с севера, реже — с юга, веранда соединялась широкими галереями (ватадоно) с небольшими отдельными домиками (тай-но я). От домиков на юг тоже шли галереи, прорезанные внутренними воротами; в их южной оконечности, у входов, были вырыты крытые колодцы (цуридоно).
В южной части усадьбы находился пруд, через который был перекинут мостик к искусственному острову; у берега пруда стояли лодки. Ворота усадьбы находились с западной и восточной стороны. Кроме хозяйского дома на территории усадьбы строились дома для вассалов и слуг, каретный сарай и другие хозяйственные постройки [272].
Гостиная служила также и столовой. Питание, как и в Хэйдзэй, было двухразовым — обычно в 10 и 16 час. Основу его составлял рис, но стол знати был намного разнообразнее крестьянского и включал мясо (в том числе птицы), рыбу, морепродукты, овощи, фрукты. Кухня японцев только зарождалась, способы приготовления, виды блюд, их вкусовые качества были еще довольно просты, даже примитивны и, конечно, резко отличались от современной японской кухни, которая стала формироваться в XV–XVI вв. В принципе неизменными остались лишь способы приготовления риса. В Хэйан, как и в современной Японии, ели сваренный в воде белый неразваривающийся рис (химэии), сваренный на пару клейкий рис (коваии), жидкий рис с водой, а также колобки из риса (тондзики)[53].
Из рыбы готовили намасу[54] — тонко нарезанные ломтики, употреблявшиеся в сыром виде, — блюдо, предшествовавшее современному сасими, но чаще ели сушеную и соленую рыбу и морепродукты. В церемониальном кодексе «Энгисики» (X в.) упоминается также суси, в то время готовившееся из рыбы и моллюсков путем естественного квашения[55]. Из овощей употребляли огурцы, баклажаны и бобы Был известен также лук-порей, но его использовали как лекарственное средство. На десерт подавали лепешки из рисовой или пшеничной муки (токаси), поджаренные в масле. Сладкими блюдами были сироп (амэ) из клейких сортов риса и сок ползучего растения амадзура, который получали путем варки. Изредка употреблялся также пчелиный мед [397, с. 178–190].
Одежда хэйанских аристократов (седзоку) была сложной и неудобной, сковывающей движения. Главную роль играла красота одежды. На втором месте была защита от холода. В одежде, как и во всем быту знати, поощрялся китайский, танский стиль. В 819 г. император Сага даже издал специальный указ, предписывавший проведение дворцовых церемоний и ношение придворной одежды в соответствии с танскими обычаями. Соблюдался сложный и чаще всего практически бесполезный придворный этикет, существовала масса ненужных условностей.
В IX в. возросло стремление к роскоши, следствием которого стало усиленное поощрение шелководства. По данным кодекса «Энгисики», высококачественный шелк поставляли в Хэйан 12 провинций (Оми, Мино, Исэ, Бидзэн, Биттю, Кии и др.), причем столичная знать, стремясь удовлетворить свои непомерные потребности в тканях, часто вымогала их у крестьян.
Одежда мужчин разделялась на официальную, повседневную и домашнюю. Официальную (сокутай) носили во время церемоний. Сначала надевалась нижняя рубашка (хитоэгину) строго определенного цвета, зависевшего от цвета верхней одежды, которая, в свою очередь, различалась для лиц разных рангов и должностей. Затем надевали нижние шаровары (огутибакама), вторую рубашку (акомэ), верхние шаровары с орнаментом (уэ-но хакама). Передняя часть их шилась из белой материи, причем на шароварах чиновников выше 3-го ранга имелся особый узор, задняя — из красной. Следующим элементом была нижняя рубашка (ситагасанэ) со шлейфом (кё), тянувшимся по полу: чем выше был ранг, тем длиннее шлейф. На рубашку со шлейфом надевали короткую рубашку с короткими рукавами (хампи) и, наконец, — верхнее кимоно (хо, уэ-но кину), доходившее до бедер или до колен, имевшее круглый воротник и подвязывавшееся поясом из шагреневой кожи (сэкитай). В зависимости от ранга пояс украшался драгоценными камнями или рогом. С правой стороны к нему привязывался мешочек длиной 9 см, шириной 3 см и толщиной 1, 5 см, оклеенный акульей кожей (гётай). В передней части мешочка к коже крепилось шесть украшений в форме рыбки, сзади — одно, изготовленное из золота (для чиновников выше 3-го ранга) или серебра. В Китае такой мешочек служил пропуском в императорский дворец, в Хэйан же использовался как украшение. При дворе надлежало появляться в головном уборе и белых носках (ситодзу). Кроме того, в руках держали деревянную ромбовидную дощечку (сяку) длиной 36, 4 см и шириной до 6, 1 см. Первоначально она служила в качестве записной книжки, но затем превратилась в украшение без определенного назначения. Офицеры дворцовой охраны, а также высшие чиновники, получившие специальное разрешение, носили на поясе меч.
Повседневная одежда (носи) отличалась меньшим количеством элементов (чаще всего сразу надевалась нижняя рубашка со шлейфом — ситагасанэ), свободными верхними шароварами (сасинуки), подвязывавшимися шнурками к ногам, и видом головного убора. Входить в покои императора в такой одежде могли лишь чиновники выше 3-го ранга в экстренных случаях и по специальному разрешению. Домашняя одежда была проще. Сезонные различия заключались в том, что зимой носили утепленную ватой одежду, летнее же нижнее белье шили из самой тонкой ткани.
Женская одежда была ярче, а по составу элементов — сложнее. Число рубашек, юбок и шаровар иногда доходило до двадцати. Надевались сначала красные шаровары (харибакама), затем несколько нижних рубашек. Непременным элементом было нижнее кимоно (утиги), сшитое из очень жесткой ткани. Для смягчения его предварительно простукивали молоточком на специальной деревянной или каменной подставке (кинута). Поверх нижнего кимоно надевали короткое верхнее кимоно (уваги). Это была домашняя одежда, появление в ней при дворе не допускалось. Обязательными элементами официальной одежды была длинная юбка (мо) и короткая верхняя кофта китайского образца (карагину). В особо торжественных случаях аристократки украшали волосы (в Хэйан было принято носить длинные волосы — длиннее тела), кимоно подвязывали широким поясом (кутай), а к воротнику крепили длинный шарф (хирэ) [444, с. 400–404].
[49] Статуя Коя установлена в храме Рокухара Мицудзи (бывший Сайкодзи). Монах изображен славящим Будду, из его рта вылетают маленькие буддийские статуи.
[50] В настоящее время наиболее известным является шествие в храме Таймадзи (префектура Нара), которое проводится ежегодно 14 мая.
[51] Киёмидзудэра находится в восточной части Киото. Основан в начале IX в Саканоуэ-но Тамурамаро, предводителем карательной экспедиции против айну, после его возвращения из похода. Нынешний главный зал храма восстановлен в 1633 г. военно-феодальным правителем Токугава Иэмицу.
[52] Определение «хэйанская» применительно к аристократии здесь и ниже указывает лишь на географический пункт, столицу Японии, где жила эта социальная группа господствующего класса. В сочетании с термином «культура» определение «хэйанская» также обозначает лишь место, где развивалась аристократическая культура, и само по себе не содержит качественной характеристики последней и указания на хронологические рамки ее существования. Автор очерков считает неприемлемым употребление традиционных для японской историографии терминов «период Хэйан», «эпоха Хэиан», «период Камакура» и др., выражающих средневековые представления об истории.
[53] В дни праздников, аиров в императорском дворце и домах знати тондзики, а также вареный кленкии рис раздавали народу.
[54] В древности намасу готовили из сырого мяса диких животных. Постепенно стали использовать главным образом сырую рыбу, поэтому ключевой элемент иероглифа намасу — «мясо» — был заменен на элемент «рыба». В XV–XVI вв. с рыбой стали употреблять уксус и соевый соус, который начали изготовлять в то время.
[55] В XVI в. для ускорения процесса брожения стали использовать вареный рис, а затем добавлять сакэ и уксус. В XVIII–XIX вв. рыбу стали употреблять с рисом. В настоящее время суси — блюдо из сырой рыбы с рисом, овощами, яйцом и специями. Имеется ряд его разновидностей: так, нигирисуси (эдосуси) — колобок, слепленный из риса, на который кладут японский хрен (васаби), а сверху — тонкий ломтик сырой рыбы. Едят, обмакивая рыбу в пиалу с соевым соусом; тирасидзуси — на рис, лежащий в тарелке, «разбрасывают» ломтики рыбы, овощей, жареное яйцо, специи и др.