— Он еще и мне. сказал, письмо напишет! — похвастался Панчик.
Ярд стал на все четыре лапы и продолжал не спеша смаковать изюм по ягодке.
У Полли побелели губы, а лицо вспыхнуло румянцем. Панчику представился еще один случай проверить то, что говорил о письмах Поступаев: радость и печаль, восторг н ужас прочитал бы он на лице Полли, если бы уже умел читать по лицам.
Из глаз Полли покатились две слезы. Она расхохоталась и швырнула, скомкав, записку в огонь. Бумага вспыхнула и улетела черной бабочкой в трубу.
— Значит, верно? — сказала Бутакова.
И все, кроме Панчика, поняли, что в записке заключалось подтверждение чего-то очень важного. Адмирал яростно закрутил кофейницу. Поступаев зазвонил в ступке пестом.
Мина взорвалась, и под сокрушительным давлением скалки сухари мгновенно обратились в прах…
— Плохой ты почтальон, скотинка! — улыбнулась Полли, вытерев глаза платочком. — Отдал письмо, не прочитав адреса. Письмо-то ведь не мне, а тебе!
— Мне? Зачем ты его сожгла?..
— А вот и затем: надо учить вашего брата исполнять службу. Другой раз будешь умнее. Вот теперь никто и не узнает. что писал тебе Железнов. А писал он пряма страсть что такое!
Панчик заплакал.
— Оце бисова дивчина — всех змучила! — проворчал Поступаев. любуясь девушкой. — Не баба, а самый чорт!
— Я устал, — сказал адмирал. — Полно плакать. Степан. Покрути-ка мельницу!
Крутить мельницу было непременной обязанностью Панчика, когда он бывал у мабули Мини, а сама она затем растирала его помол с сахарным песком в ступке, чтобы сварить густой, как патока, и невыразимо сладкий кофе по-турецки.
Панчик начал крутить мельницу, зажатую у адмирала меж колен.
— Не плачь! Мало ли ты еще получишь писем. — утешал ребенка Бутаков. — Придет время, и я тебе напишу и мабуля.
— Я не о письме, а зачем она меня "скотинкой" зовет?..
— И на это. не надо обижаться. Это в морском корпусе так гардемарнны-"стари-кашки" младших кадетов-"новичков" зовут. А Полли, хоть в корпусе ей не бывать, воображает, что она совсем гардемарин!
— Ревешь, скотинка, — увещевала мальчика и Полли, — и врешь еще. отчего ревешь! Отдал письмо? Хорош почтальон! Вот теперь никто и не узнает, что началась война, что завтра Корнилов пойдет на "Владимире" в Севастополь и все три эскадры выйдут в море. И я пойду с Гришей на "Владимире"!
— Ах! — всплеснула руками мабуля.
— Если он тебя возьмет, в чем сомневаюсь. — заметил Бутаков.
Ярд навострил уши, залаял и выбежал опрометью вон. забыв об изюме.
— Григорий идет! — уверенно сказал адмирал.
— Гриша! — воскликнула Полли. — Вот мы его самого спросим, возьмет он меня или нет!
Она вихрем понеслась вслед Ярду.
— А меня Григорий Иванович возьмет, ваше превосходительство? — робко спросил Поступаев.
— Да ведь ты неисправимый. Никифор! Опять начнешь на баке "не те" сказки сказывать. Война, Никифор! Сказкам да побаскам конец.
— Первое то, что я теперь уж научен и буду "те" сказки говорить. А второе: раз я неисправимый, чем мне маяться арестантом; пусть меня на войне убьет — и с костей долой… Сделайте милость, походатайствуйте еще. Иван Николаевич!
— Нуте-с, скажу Григорию.
— И про меня скажи, дедушка! Я тоже пойду на "Владимире". А Полли чтобы не брал. "Скотинка"! Ха!