Читать книгу «Победа моря (неполная версия, без окончания)» онлайн.
Адмирал вышел в сад "ловить солнце", напевая: "Житейское море, воздвизаемое зря…"
Сколько прошло времени с тех пор. когда Стешок в первый раз увидел Maбуле Мини? Взрослые, тот же хотя бы Поступаев, могут ответить: "Примерно года три или меньше того", но для самого Степана первый визит и начало дружбы с семьей Бутаковых таились в том отрезке жизни, когда еще смутно счастливый человек угадывает разницу между вчера, нынче и завтра, когда еще ему (какое это счастье!) нечего вспоминать и нечего заботиться о будущем. Прошло без малого три года, и Стешку уже есть что вспомнить: он познакомился с царем Мореем и его прекрасной дочерью — путешествие в подводное царство он совершил после того, как впервые целовал в румяные щеки и алые губы ма-булю Мини. После смертельной опасности крещения в соленой купели он яснее начал вспоминать тот день…
— Мабуля, милая моя! Ну, матушка моя! Бум! Бум! Бум!..
Поступаев терпеливо дожидался, куря люльку у криницы, пока мать мыла с мылом руки Степана и ревниво хмурилась, вслушиваясь в его болтовню.
— Бум! Мина! Бум! Мабуля, милая! Нуте-с, матушка моя!..
Затем Степан потребовал обстричь ему ногти до мяса, чтобы и тени подозрения' не явилось у Мабули Мини, что он грыз ногти.
Мать надела Степану чистую светлую рубашку, причесала его.
— Можешь убираться к своей "мабуле"! Поступаев, где ты заховался? Веди хлопца к Бутаковой.
— Есть!
Теперь улицей можно итти бесстрашно: джунглей больше не существовало. В прошлом году, засушливым летом, в камышах Днепро-Бугского лимана вывелось множество саранчи. Вот напасть: пешая саранча пошла на север и достигла Николаева. Дойдя до каменной стены, ограждающей город с востока от степи, саранчинское войско отрядило колонну для завоевания Николаева. Сколько ее ни топтали люди, волы и кони в воротах, саранча вступила в улицу и двинулась по ней со страшным, непобедимым упорством, угрожая городским садам и огородам, поедая траву и кусты джунглей, достигла лимана и продолжала течь, впадая в соленый лиман живой серозеленой рекой.
Кто-то догадался поджечь джунгли. Сухие травы запылали. Городу из камня этот пожар не угрожал опасностью.
Саранча, испуганная гарью и дымом, повернула от Николаева в степь.
Джунглей больше нет. Нет там ни желтопузиков. ни змеи удава. Опаленная земля пылит. Горькая серая полынь первая пробует опять расселиться на пожоге, но пока еще и полыни трудно укрыть своим серебряным покровом черную, обожженную землю.
Джунглей нет. и через улицу от флигеля прапорщика Макарова открылся скучный вид на пожарное депо с каланчой и на другие постройки екатерининских, павловских и александровских времен.
Степану нечего страшиться и незачем цепляться за руку дядьки Поступаева: джунглей нет. и нет больше Стешка и няни Ничипора. Существуют Панчик Макаров и дядька Поступаев. Они шагают равноправно рядом, и, предупреждая радость свидания с адмиральшей Миной, сын прапорщика Макарова спрашивает матроса исправительной роты Поступаева:
— Дядя Никифор, что это дедушка поет, когда Мина взорвется?
— Что поет?
— "Житейское море, воздвигаемое, зря…"
— Непонятно? А очень просто, хлопец (раньше он сказал бы "хлопчик"). Жизнь — что море; стало быть, "житейское море" есть море жизни. Лучше сказать: океан-море! "Воздвизаемое зря напасти бурею…" Напасть — это, бачишь, несчастие, горе, болезнь и смерть. "Буря напасти воздвизает море" — так что волны подымаются, воздвигаются до неба. Прелестно! И все это зря! Понимаешь? Напрасно, зря буря напастей баламутит житейское море. Все ни к чему. Человека, хлопец, моряка тем больше, бурей не напугаешь. Никакие нам с тобой, хлопец" не страшны напасти. Хоть бы всемирный потоп и бураган. Все зря! Чул?
— А откуда дуют ветры напасти?
— Со всех румбов. И не ждешь, откуда вдруг шквалом налетит напасть. "Свистать всех наверх!" Прелестно!
Посильно философствуя, Степан и Поступаев незаметно скоро дошли до Муромцева лома. Ярд издали, из сада, потребовал, лайнув разок, "опознавательных". Степан свистнул. Ярд лаем поднял "позывные", кинулся навстречу через раскрытую калитку и скакал вокруг гостя, норовя лизнуть Степана в нос.
Поступаев угадал: как он и предполагал, адмирал стоял на курганчике около потемкинских часов и секстантом "ловил солнце", чтобы, узнав его высоту в данный момент. указываемый хронометром, точно идущим по времени Гринвича, определить долготу и широту флагманского корабля, то есть Муромцева дома, на котором адмирал в тайне сердца, вопреки Корнилову, все же держал свой флаг. "Позвольте, что за несуразица. — скажут нам. пожалуй. — Зачем определяться на суше? Широта и долгота Николаева остаются все одни и те же, с точностью до секунд указаны в "Nautical Almanach". Да к тому же широту Николаева указывают, правда с очень грубым приближением, и потемкинские солнечные часы наклоном ребра своих гномонов. Зачем определяться?" Л между тем отставной вице-адмирал делал это довольно часто. Мы понимаем, что "ловить солнце" — дело штурмана, но отнюдь не адмирала. Но что же делать, если весь экипаж корабля. после того как Гриша Бутаков был списан в морской корпус, сведен к единице! Правда, Степану Макарову адмиралом обещано: "Подрастешь, назначу тебя штурманом — будешь "ловить солнце". Не торопись. Нуте-с. твое время придет…" А пока адмиралу приходится на своем корабле нести и штурманские обязанности.
Мы простим старому адмиралу его причуду, если вспомним тот гнев, с каким он рассказывал недавно "малютке Мини" о сплетне, будто бы Корнилов, узнав про привычку адмирала "определяться", сказал:
— Зачем? Ведь он стоит на мертвом якоре!
Мина взорвалась и на этот раз произвела ужасные разрушения: бывший у нее в руке молочник кобальтовой сини с золотом она выронила на пол. Молочник разбился — сливки пролились на ковер, оставив на нем неизгладимое пятно. Вот напасть!
— На мертвом якоре?!
Нет, такой воспитанный и тонкий человек, как Корнилов, не мог этого сказать. Сплетня! И адмиралу ее не следовало нередавать "малютке Мини". Оскорбительно? И даже очень. В Николаевском порту, как и во всяком другом большом порту, стоял на мертвом якоре старый, обреченный на слом корабль; опущенные до марсов стеньги придавали ему вид обезглавленного. Вдоль всего борта черными буквами написано: "Sailors Ноте" — "Дом моряков". Временный приют для матросов всех наций, почему-либо оставшихся в порту: или рассчитанных и списанных, или загулявших и опоздавших на корабль, или оставленных в госпитале и вышедших оттуда ожидать "попутного" домой. Сплетники знали, чем уязвить старого адмирала. Он всегда говорил:
— В море — дома. Дома — на корабле. Нуте-с? "На мертвом якоре"? Так я никогда больше не принесу в ваш штаб на выверку своих хронометров!
Видите: занятие отставного адмирала вовсе не было такой бессмыслицей, как оно казалось сплетникам. Широта и долгота кургана, где схоронен богатырь, не поднявший тяги земной, остаются всегда неизменными.