Высокий черноволосый врач в очках тоже вызвал у Кульчицкого чувство неловкости. И врач не врач — не выслушивает, не стучит пальцем по ребрам, не заставляет даже раздеться. А потом и вовсе попросил выйти из кабинета, остался разговаривать с женой.
Людмила Акимовна вначале тоже удивлялась вопросам Славинского — о детях, семье, жизни, работе, друзьях, об увлечениях и склонностях. Какое это все имеет отношение к медицине?
А Петр Афанасьевич продолжал подробный расспрос, стремясь найти причину привыкания Кульчицкого к водке, установить точное начало этого пагубного привыкания.
Случай был незапущенный, свежий. Кульчицкий начал пить совсем недавно, и, судя по всему, не успел еще сильно втянуться. Плохо было то, что — со слов жены — к выпивкам Кульчицкого терпимо относилось начальство, ценя его как работника.
Славинский вспомнил, как при поступлении Новикова он увидел «прекрасный пример делирия!» — но не увидел в нем гибнущего человека.
Перед тем как Петр Афанасьевич еще раз вызвал в кабинет Кульчицкого, чтобы теперь уже осмотреть его, Людмила Акимовна сказала:
— Я обратилась именно к вам по рекомендации Новикова. Вы знаете такого?
Врач улыбнулся:
— Виктор Дмитриевич — очень хороший человек... мой товарищ по работе. Мы работали с ним в одной больнице...
Глядя на страдающее лицо сидевшей перед ним женщины, Славинский мгновенно увидел пустые книжные полки, рыжего Аркадия-маленького: «Папа умер, а у нас денег нету...»
Назначив новому больному лечение апоморфином, Петр Афанасьевич решил, что над Кульчицким опеки устанавливать еще не надо, — благо до этого не дошло.
Мысли о Ксении Федоровне не оставляли Славинского. Он все время поддерживал связь с фабрикой, где она работала, знал, что она перешла из конторы в цех, стала хорошей швеей-мотористкой. Двое старших детей поступили на курсы при фабрике и собираются учиться в техникуме.
По дороге домой Петр Афанасьевич завернул к Черновым. Ему хотелось сделать Ксении Федоровне что-нибудь приятное. Но он боялся обидеть ее, до сих пор не забыв случай с деньгами.
Он зашел в книжный магазин, купил книги Гале и Аркадию-маленькому: пусть это будут первые книги в их новой библиотеке.
Ксении Федоровны дома не оказалось. Славинского впустил Аркадий-маленький:
— А нашу маму выбрали. Она в суде судит...
Петр Афанасьевич вошел в комнату и не узнал ее. Не было ни пятна от картины, ни крюка, ни общипанной связки лука. Комната оклеена новыми обоями. На старом месте висит портрет Чернова. Стол застелен простенькой, вышитой по углам скатертью. На полке — в разных углах — кучки книжек: у каждого своя библиотечка.
Поговорив с мальчиком и оставив книги, он пообещал зайти в другой раз.
«Если бы с Черновым спохватились так же вот вовремя, как с Кульчицким!» — подумал Славинский, спускаясь по лестнице.
Он решил обязательно побывать в отделе культуры и поговорить с руководством о Кульчицком. Нельзя, конечно, бросаться в крайности: или гладить по головке и потворствовать, или сразу же выгонять. Нужно попробовать многое.
С заведующим отделом культуры и секретарем партбюро Петр Афанасьевич разговаривал долго. Решили — временно снизить Кульчицкого в должности.
— Это наказание заставит его почувствовать, что человек должен отвечать перед обществом за все — не только за свою работу, но и за свой быт, — сказал Славинский, довольный принятым решением.
В диспансере Петр Афанасьевич проводил Кульчицкому курс апоморфина и занимался с ним психотерапией.
Своим смещением Кульчицкий был взбешен. Но куда он ни бегал — в партком, в местком, в райком, — всюду ему подтвердили, что смещение произведено правильно.
Наблюдая за Кульчицким, Виктор Дмитриевич думал, что надо сделать так, чтобы и пьяницам нечем стало дышать у нас, как нечем стало дышать Валентину Брыкину с его комбинациями. Тогда сама жизнь заставит многих сразу же одуматься, как заставила она сделать это Жору.
Потерпев везде неудачу со своими протестами, Юрий Сергеевич излил всю злость на своего помощника:
— Кто вас просил вмешиваться? Надавали советов жене! Убирайтесь из библиотеки!
— Во-первых, сейчас вы не заведующий библиотекой,— ответил Виктор Дмитриевич, стараясь сохранять спокойствие и не поддаваться обиде на несдержанный тон Кульчицкого. — А во-вторых, я только потому не хочу ругаться с вами, что твердо знаю — когда-нибудь вы будете благодарить меня...
Установив себе жесточайший режим, Виктор Дмитриевич ежедневно занимался, возвращая былую технику. Труд, труд, труд! — Он — единственная возможность вернуть потерянное и наверстать упущенное.
Привыкнув в больнице работать порою едва не сутками, он удивлялся теперь, как много у него остается свободного времени. В библиотеке он был занят всего восемь часов. Остальное время суток — в его распоряжении. Он никогда не представлял, как, оказывается, это много для человека — целых шестнадцать свободных часов каждый день.