цепции и терминологию, хотя, разумеется, и кардинально их пере
осмысливая. Как это, впрочем, делают и все современные неоф
рейдисты, стремящиеся уйти от жесткого детерминизма позитиви
стского пафоса Фрейда, характерного для познавательной пара
дигмы начала XX в. И главное отличие Лакана от Фрейда со
стоит в том, что он его переосмыслил с позиций лингвистического
подхода ко всем явлениям культуры, с той позиции лингвистиче
ского мышления, которая и составляет самую характерную черту
социальных (и прежде всего гуманитарных) наук второй полови
ны XX в., придавшую специфический оттенок современному за
падному сознанию.
И панъязыковость позиции Лакана, разумеется, резко отли
чает его от Фрейда. Здесь Саруп несомненно прав, когда пишет:
"Его теория языка такова, что он не смог бы возвратиться к
Фрейду: тексты не могут иметь недвусмысленного, изначально
девственного смысла. С его точки зрения, аналисты должны не
посредственно обращаться к бессознательному, и это означает,
что они должны быть практиками языка бессознательного _
языка поэзии, каламбура, внутренних рифм. В игре слов причин
ные связи распадаются и изобилуют ассоциации" (261, с. 9).
Последние заявления Сарупа как раз и проливают свет на
тот факт, почему Лакан -- психолог, начинавший свою деятель
ность как психиатр, оказал столь значительное влияние на совре
менную теорию искусства. Это нас возвращает к тому тезису,
который был высказан в первой главе, об особой роли художест
венного творчества, и в первую очередь литературы, практически
для всех областей современного научного знания, увидевшего в
художественном постижении мысли не только особую форму зна
ния, но и специфический метод познания, который может быть
взят на вооружение самыми различными естественными науками,