Соседка пошла в свою комнату, вернулась с кошельком.
— Я разменяю, — сказала она.
— Спасибо. Вот, Нина, тебе двадцать, а мне пять.
Она молча взяла деньги, и дверь за нею захлопнулась.
— Чего ты с нею нянчишься? — буркнула соседка.
— Магазин только что открылся. Может и не разменять, — виновато ответила я.
Душа человека неисповедима: «подруга» моя заявила, что уходит от меня, правда, отработав еще положенные две недели. Нечего советовать, нечего быть умнее всех! Поделом мне. Мое внимание и ласка казались Нине унижением.
К слову сказать, какие типажи являлись вереницей по объявлению! Одна приходит — поднятая бровь, лет сорок пять на вид. В шапке-ушанке, морском бушлате. Садится на табуретку, шлепает ладонью по клеенке на столе.
— Так. Я сектантка. Выходной — понедельник. В воскресенье — четвертинка, премия за хорошую работу.
Соглашаюсь: заступайте. Через неделю со слезами признаюсь, что она не подходит. Привычная к отказам, она торжественно собирает пожитки и перед дверью бросает:
— Не держи деньги на виду! — Уходит.
Следующая — деревенская, ничего вроде. Но сын стал ночью вскакивать и кричать: «Не стреляй! Не стреляй!» Оказывается, у нее в кармане фартука был детский пистолет с пистонами. Если сын не хотел есть, она медленно наводила на него пистолет.
— Будешь есть?
— Буду, буду! — Он склонял голову к тарелке и съедал все до конца.
Удивительно — там, где строго, богато, домработницы живут вечно, лишаются личной жизни, полностью принадлежат хозяевам. Где бедно, где с ними как с подругами, они не приживаются, хоть и оплата та же самая. Уж по найму так по найму: ты хозяин, а я тебе угождаю за определенную плату. Свойскую да простенькую хозяйку домашние работницы не уважают.
Стати приезжать с Кубани сестры. А их аж три! Приезжали по очереди: то одна, то другая. Тут уж мы управлялись — и песенки пели, и готовились к поступлению в институт.
Прошли годы. Сидим как-то в гостях у режиссера, обсуждаем будущую картину, мою роль. Вдруг входит моя постаревшая Нина с румяными пирожками на блюде и улыбается.
— Нина?
— Ниночка наша, — поясняет жена режиссера. — Уж лет пятнадцать у нас.
…Опять трахнуло в небе, мазнула молния, вновь посыпался на деревья дождь.
— Это к счастливому пути, — ворчит соседка.
Словно бы я виновата — все время моего пребывания здесь было ясное небо, теплое море, и вдруг за пятнадцать минут белый свет опрокинулся. Наколдовала я будто. Глядь — высветился белый цветок магнолии, крепко запахло морем, цветами, травой. Слышу — внизу пунктиром сигналит автомобиль.
— Асхан, — машу рукой.
Асхан — водитель машины Дома творчества. Ворота сами расходятся. Машина въезжает, он хлопает дверцей и пальцем показывает на циферблат часов: дескать, точно, как в аптеке на весах. Скрылся в здании, через минуту — стук в дверь.
Спускаемся. Внизу отдыхающие вышли проститься со мной. Обменялись любезностями, я захлопнула дверцу машины, мы помчались.
Повезло: накрыло дождем — и тут же солнце. Это подарок Бога — все горит и сияет искрами бывшего дождя. Ветер крутится по салону машины. Для того и родился человек, чтоб видеть эту красоту, слушать Асханчика, как он простодушно рассказывает о своей молодой жизни.
Чувствую: что-то недоговаривает.
— Можно закурю?
— Ах, ах, нельзя!
Он смеется, сует сигарету в рот. Закурил, постучал ладонью по сигналу — курица с дороги вон.