Залезаем в вагончик. Тут письменный стол, телефонный аппарат, полка — на ней стаканы, соль, тарелки.
Крутимся, уступаем место тому, кто первый должен подготовиться к выходу на выступление. Обычно первой идет Таська.
Бисер ее поблек, парик свалялся. Но газ! Газ целый. Падает дымом на немолодые плечи.
Она огромная, тучная, а попробуй скажи, что тут попроще и ресницы клеить не надо. Тут же пошлет куда подальше.
— Костик, не трогай телефон!
А Костику телефон не нужен — он молотком разбивает белые кусочки правильной формы.
— Что это за камушки?
— Это не камушки. Это конфеты «Школьные», в заказе дали, — деловито поясняет Таська.
Она настойчиво пытается попасть на веко лаковкой, чтоб следом наложить ресницу. Не видит. Хохочет до слез. То снимает очки, то надевает.
— Дай я тебе наклею. Закрой глаза.
— Пошла к черту, я щекотки боюсь.
Клеит чуть выше века, и от этого глаз не закрывается. Тогда она сдается: поднимает голову и закрывает глаза.
Последняя точка — засунуть в лифчик «Олеко Дундича». Это две мягкие белые перчатки до локтей, в которых она когда-то снималась в фильме «Олеко Дундич» и заначила их. Прошло много лет, перчатки истерлись и прекрасно заполняют пустоты в бюстгальтере.
Посреди двора сидит кучка женщин в оранжевых жилетах. Мужчин не видать. Мимо зарешеченного маленького окна плывет большой лист фанеры. Два парня кидают фанеру возле сидящих женщин и садятся на бревно смотреть концерт. Пыль оседает не сразу.
Всовывается в вагончик девушка и приглашает начать.
Таська без очков плохо видит и на ощупь преодолевает две ступеньки. Очутившись на земле, расставляет руки и с громким пением направляется на фанеру: «Ой, чарычка, чарупушечка!» — выводит она громко, добротно, мужским голосом.
Слушающие приосанились, заулыбались.
Таська слегка пританцовывает в немодных лаковых туфлях, а лист фанеры «дышит» под ее ногами.
Не захватила Таська того времени, когда кое-где стали потихоньку вводить плату за выступление. Помню, у меня была сначала ставка — восемь пятьдесят, потом девять пятьдесят и так далее — до двадцати одного рэ.
Поглядываем на выступающую из низенького окошка. Всё путем. Вдруг видим, выползает из-под Таськиной юбки белая тряпка и расстилается возле ног пятипалой перчаткой.
«Олеко Дундич» выпал!..
Люди увидели, но поднять не решились — продолжали слушать, сконфузившись.
«А кто у нас холостой, а кто неженатый?» — закричала Таська, указывая рукой на рабочего. Смех, веселье. Женщина не торопясь встает, берет перчатку и вручает Таське. «Чего там! Ну, бывает». Женщина садится на место, а Таська искупает случившееся усилением куража.
Ждем аккордеониста. Опоздал. Наконец всовывает аккордеон и, тяжело дыша, влезает в вагончик аккомпаниатор.
— Аркаша, что с тобой? Таська пошла без тебя.
— Пускай орет! — Он вытирает платком лицо. — Вот жидовские дела!
Мы уже привыкли к тому, что Аркашка, будучи евреем, все жидов клянет, уверяя, что есть евреи, а есть жиды.
— Что такое, Аркаша?
Он вытаскивает телеграмму и кладет на стол. Читаем: «Привези тапочки и две банки майонеза баба Мара умерла». Молчим — не наше дело.
Аркадий легонько пробежал пальцами по клавишам аккордеона.