Подзабыли, и вдруг входит в село: кошелка, платье в цветочек, мяско нарастила. Отмытая, симпатичная, а озирается да крадется, как и прежде.
— Вернулась!
— А как же?.. Скотина и та к месту тянется…
Устроилась при конторе в сельсовете жить и работать уборщицей. Четырнадцать лет исполнилось мне, и ей вроде того. Тянет к ней, захотелось приблизиться, заставить раскрыться. Куда там! Перейдет на другую сторону — не дается.
И вот: немею, задыхаюсь, хочу позвать на помощь!.. Вижу, как из ее чуланчика вышел потный кабан — председатель соседнего колхоза. Провел рукой по ширинке и надел картуз. Я давно уже знала, что детей не в капусте находят, но нерушимо была приучена мамой к мысли, что замуж надо выходить только девушкой.
А тут!.. Кто за это ответит? Стою, с места не могу сдвинуться. Вижу, она выскальзывает из двери и, зыркнув голубыми шарами, скрывается в кустах.
Не хватило у меня смелости сказать кому-нибудь. Стыдно было.
Поплелась я на лиман. Неизменная картина: небо да море. Зябко, воняет сырой рыбой, поблескивает верхоплавка. Как бы ни был человек голоден, а эту рыбу не возьмет, хоть поймать ее можно рукой. Эта рыба всплыла, погибая.
Господи, всю зиму — рыба, рыба… Морская рыба невкусная. Хорошая рыбка в пресноводье водится — чебак, чехонь, рыбец. Во все времена дорогая. Лежит на базаре распластанный чебак, золотом светится. Чуть не кабанчика стоит по деньгам. Так зато ж вкуснота какая!
Тарань… С икорочкой, домашней засолки. Да где взять? Сама умею вялить.
И сейчас мне не хватает хорошей вяленой рыбы, как детства.
А та рыба, что нам доставалась, так будь она проклята! «Когда ж лучше будет? От смерти спаслись, а все никак хлеба не наедимся», — думала я, глядя на нерадостное Азовское море.
Замерзла. Пустынно. Протарахтел буксирчик с дымком… Варят что-то. Тот дымок, что от двигателя, он черный и рывком выбрасывается… Пойду! Может, маме решусь все рассказать.
Может, машинку швейную покрутить надо. Она ножная, а ремень лопнул и давно потерялся.
Мамина сестра тетя Еля шила платья, юбки за харчи. Частенько мерить платье приходила клиентка при мне: для того чтобы машинка шила, нужно было вставить ручку деревянной ложки в колесико и, поймав ритм, крутить против часовой стрелки. Крутить колесико трудно и нудно. Пот капает с кончика носа.
Явится, значит, заказчица и прямо на то же платье, в котором пришла, напялит произведение тети Ели.
Подхожу к дому и слышу крик:
— Ты что, Елена, сдурела?!
— Не кричи! Я ей огурец и яичко дала…
Красную, как рак, с мокрым лицом застала у нас девчонку-сироту. Она ушла с огурцом и яичком, откусив на ходу.
«Покрутила, значит, колесико», — догадалась я. А мама как молодой коммунист не признавала эксплуатации человека человеком, вот и отругала тетю Елю за то, что наняла «батрачку».
…Эх, как разверзлось небо над селом! Как завопили да завизжали благим матом женские голоса!
— У-у-бью-ю, га-ди-на!
Сбежались бабоньки да как стали лупасить сироту.
— Та-ак ее. Так!..
Прорвалось-таки наружу их подозрение. Бьют как бог на душу положит. Тело девочки не вздрагивает — как неживое, глаза терпеливо смотрят в одну точку и ждут конца истязания. Ни звука, ни стона.
«Блаженная!» «Ведьма!» «Курва!» Как только ни крестили — ни слова из нее не выдавили.
Вдруг спрыгивает с велосипеда парень в майке и как даст ногой под зад тетке. Та опешила. Все замолчали, а парень вошел в раж. Посыпались пинки. Так и выдворил вояку за калитку. Сел на велосипед и поехал.
— Батюшки-светы! — хотели было развить новую тему, но парень повернул обратно и заорал:
— Кости поломаю, если кто пикнет! Мужиков своих бить надо!