А в котловине неподалеку шла своя жизнь. Масса черных машин марки «ЗИС-110», автобусики и кишащие между ними мужчины. Это были не только водители. Черт меня дернул туда посмотреть. Напугалась чего-то. А чего? Да вот Колькин восторг был громче, чем надо. Он-то восхищался вовсю, а там дяденьки в костюмах: еще неизвестно, одобрят ли такой восторг.
Наконец берет слово Хрущев.
— А где Колька? — спохватилась Алла Ларионова.
Мы оглядываемся в ожидании чего-то недоброго. И вдруг из-за наших спин радостно и громко крикнул Рыбников:
— Никита Сергеевич! Расскажите лучше про Кубу!
— А-ах! — пронеслось по столам.
Не поднимая головы от маленького, как змейка, микрофончика, стерегшего уста вождя, Никита Сергеевич ответил:
— А я что, с Кубы приехал? Читай газеты, там все написано.
Пауза тяжкая. Кашлянув в кулак, он произнес низким голосом:
— Ну вот, сбил меня теперь…
Потом, собравшись, стал говорить дальше. Мы не слышали ни одного слова. Наш стол стал тлеть вместе с нами. «Арест! Тюрьма, увольнение с “Мосфильма”», — мелькало в моей голове.
Юлий Яковлевич Райзман поглядывал на нас: дескать, эти артисты… Все шло пока своим чередом.
Николай куда-то исчез. Алла в полуобмороке ищет мужа, и вдруг мы видим: идет со стороны кухни Рыбников и тащит по траве, держа за «ухо», бумажный мешок к нашему столу. Поставил возле нас.
— Что это?!
— Раки! — торжественным шепотом сообщил Коля.
В это мгновение вежливая фигура в костюме спросила:
— Вы, наверное, хотите домой?
— Да! Поехали отсюда! Хватит! — ответил Николай нервно.
Он понимал, что проштрафился, и помнил, что мы, как дети, ждали раков в пиве. А до них было еще далеко…
Мешок большой. Боже ж ты мой, выше стула! Смотрим: Николай и мужчина в костюме взялись за два «уха» и потащили по траве мешок к котловине с машинами.
Идем молча. Доводят нас до «ЗИСа-110», и мы все вшестером умещаемся. Эта машина может быть шестиместной, если откинуть сиденья. На них и сели Коля с Аллой, а между ними мешок с раками. Тихонов сел рядом с водителем, негодуя. Какое-то время едем молча. И вдруг заголосила Ирина Скобцева, как плакальщица на похоронах.
— Чего ты? — спросил Бондарчук. Мы все трое сидели сзади.
— Сережа, дорогой, сколько раз тебя просила — не выступай!
— А что?..
— Вы же, — это я и он, — из Ейска… Вам не надо… И Нонке, и тебе выступать противопоказано… — хлюпает Скобцева. Она-то окончила два института.
Мы не ответили. Выступление Бондарчука явно меркло перед рыбниковским. Снова едем молча. Вот и начало Москвы. Светофор. Машина остановилась рядом с пивным ларьком. Несколько мужичков отошли с пеной в кружках к дереву и приготовились утолить жажду. Один из них левую руку засунул в карман, придерживая локтем гробик сантиметров семидесяти. В правой — кружка с пивом. Он слегка подался вперед. Стал сдувать пену… Мы тронулись.
Утром огнем горели телефонные аппараты. Шел перезвон… Пока сама Фурцева не позвонила Рыбникову и не сказала:
— Николай Николаевич! Не волнуйтесь. Всё в порядке…
Ястребок
Как-то во время войны я увидела, как взмыл в небо ястребок на подмогу в воздушном бою. Смотрю — мазнул мимо схватившихся ввысь. Затем лег на спину, показав брюшко солнцу, на миг застыл, потом уронил нос книзу и штопором пошел к земле.