— Отмени, — просит Лидочка.
— Куда она денется! — пыхтит Шурка.
Заскрипели ступеньки — слышна поступь кожаной подошвы. Это белые бурки Якова Ивановича. Входит. Свертки, свертки. Один интереснее другого. Шелестит калька, обнажается богатая еда. Яков Иванович раздевается и заполняет пространство запахом одеколона «Шипр». Хоть бы на пищу не осел этот запах… Всё в момент разложили, но не тут-то было! На стол ставится бутылка вина — это запрет на уход.
— На этот раз слабенькое принес, — сказал Яков Иванович и стал расческой драть густые светлые кудри.
Выпили, хочешь не хочешь. Съели всё до капельки.
— Пойдем, Нонна, на выставку, я угощу тебя мороженым.
— А Шура?
— Поди-ка сюда! — шепчет мне Шурка. — Ты что прикидываешься? Не понимаешь, что все это из-за тебя? Он свататься хочет! Иди!
Какой ужас! Съеденная пища стала противна.
— Пойдем и ты, Шура, — хлопает он ее по плечу.
Я как сомнамбула надеваю пальто, и мы строем отправляемся на выставку, где мухинские дяденька и тетенька с серпом и молотом стоят. Людей мало. Дышат паром. Играет радиола. Смеются. У кого-то бумажные цветы, шарики надувные.
— Возьмите меня! — скомандовал Яков Иванович и бубликами подставил руки.
На нем кожаное черное пальто, внутри мех.
Я двумя пальцами зацепила за холодную, замерзшую кожу, и мы пошли туда, где продавалось мороженое. Радио громко чередовало крики о достижениях в хозяйстве с музыкой. Яков Иванович пригласил Шурку на вальс. Далеко отставил левую руку, закружил слегка.
— На, бери, — говорит продавщица мороженого (он заплатил за два брикета). — Один, наверное, твой.
— Наверно… — ответила я.
Взяла брикет да и завернула за палатку, в темноту. С наслаждением, с чувством свободы мчалась к своим и к «своему».
— Ты что так рано? — удивилась Катя.
— Рано?..
— Я шучу. Бери нож и режь овощи на винегрет. Тут и вареная морковь, и свекла, и картошка. Больше ничего не будет, а винегрета навалом. Хлеба тоже.
— А я пришла без хлеба… Вот только мороженое.
— Мы знали, что ты не дотерпишь — съешь свой паек, как всегда. Не переживай. Тут твоя пятерка есть.
— Я сегодня хлеб не буду есть! — крикнула я, счастливая.
Ох, какая я была тогда счастливая! Скоро «мой» придет и обязательно внесет все пятьсот пятьдесят граммов хлеба в «котел».
На самом истоке жизни мне не дано было связать свою жизнь или хотя бы миг с нелюбимым — ради выгоды и богатства.
Шли годы. Я была ничего собой, липли всякие…
А мне — только чувства! И только чувства!
Даже враги мои, и те всегда скажут, что и в кино-то я не сыграла ни одного слова за счет каких-то козней.
Какой там Яков Иванович?! Нет, нет, нет! Винегрет, хлебушек!
Свои — первый чайник, первая ложка, первая комната… Стол, табуретка. Так началась моя жизнь, так и идет…