Читать книгу «Казачка» онлайн.
Далеко видно. Красиво.
Думаю: «Если б я была художником, то нарисовала бы сидящего на земле человека, а за его ухом пространство природы. И ухо видно, и пространство». Но я не была художником, однако почуяла, что в колхозе мне не быть. Я его не одолею и не хочу…
Иду по пустому жаркому хутору, как сквозь строй. Там петух закукарекал, там собака залаяла; и выразила изумление хутора старая бабка:
— Чтой-то рано ты сёдня управилась?..
«Пошла к черту, не гавкай! Еще вечером перед мамой и отцом ответ держать…»
«Будет вечная музыка»
Нет-нет, а сверну, бывало, после института в деревянный дом.
Подвалило счастье моим подружкам-однокурсницам Кате и Клаве — расположились в старом доме с мебелью-хламом и двумя мальчиками-сиротами.
Вместе ели хлеб, полученный по рабочей карточке, — пятьсот пятьдесят граммов, топили печку ворованными досками, выковыривали из щелей стола застрявшие кусочки соли — соли не было. Кипяток — пожалуйста, сколько угодно. Ну и плюс ко всему гомерический хохот с утра до ночи. Смех неуемный по любому поводу. Помню, гнали нас с занятий за смех. Все студенты были «больны» этим…
Завидовала я своим подружкам. Еще бы! Глаза продерут, умоются — и через десять минут в институте. А мне еще до станции «Северянин», оттуда на электричке до города Бабушкина, потом сорок минут пешком… Клава стала главной хозяйкой и иногда снисходительно позволяла мне заночевать на бугристых пружинах старого дивана с восьмилетним мальчиком, когда старший дежурил в котельной. Какое это было счастье для меня!
Раз прихожу — лежит на столе чисто вымытая картошка. Лежит попарно, восемь штук. Катя одна. Болтаем и все поглядываем на картофелины — варить не велено. Уж и так и сяк отключаемся от них, а глаза оглядывают — душу травят. Скоро уж на электричку… Катя была сердечной девушкой, не смогла отпустить меня в ночь с мыслью о помытой картошке.
Махнула рукой и через полчаса пюре с сольцой давить стала. Вдруг рывком открывается дверь и входит Клава. Лицо ее скривилось: она оглядела дымящееся пюре и нас. Я скоренько подошла к пальто, сшитому мамой из солдатской шинели, и просунула руки в рукава. Дескать, не рассчитываю на угощение.
Катя улучила момент и ткнула мне в ладонь комок пюре. Сомкнув ладонь, я этой же рукой, указательным и большим пальцами, стала всовывать пуговицы в петли.
— Что с тобой? — недовольно спросила Клава. — Может, в туалет хочешь?..
Я схватила платок, сумку и со стоном выскочила на волю. Там разжала кулак, окунула обожженную руку в сугроб, другой рукой отыскала в снегу горячий комочек. Подождала, подула, съела — и вперед на электричку.
После этого случая Катя побегала по соседям и в желтом доме с клубом имени Крупской нашла для меня угол за рабочую карточку. Это рядом. Планировка внутри какая-то придурковатая: сперва длинный коридор с множеством дверей, открываешь нужную тебе, и сразу спуск вниз по лестнице в комнату.
Живут в ней мать и две дочки — Шура и Лида. Нашлось и мне место. Еще бы не найтись! Карточка рабочая. Удобно стало: рядом с институтом и с подружками. Вот только голод проклятый мучил, не унимался ни днем, ни ночью. То терпимо, а то как схватит — хоть плачь… И вот брат мой двоюродный демобилизовался, Сергей Тимошенко. Ехал через Москву, нашел меня, чтоб накормить. Оказались мы у Красных Ворот — там где-то военная столовая для проезжающих солдат.
Сунулись — отказ: нельзя штатским.
— Зачем ты устроил это! — глотая слюни, говорю ему.
Но это ж Сергей… Подключил солдат, отвлекли часового, и вот я уже в столовой.
Поплыли алюминиевые мисочки с супом. Я шепнула Сергею, чтоб попросил вторую порцию. Не отказали. Потом бросками опять алюминиевые мисочки с кашей перловой и кубиками жареного сала. Хлеба побольше — брат подкладывает.
— Ешь, ешь, доходяга.
Тут кисель поплыл в гнутых кружках. Наелась как никогда…
Сергей Тимошенко — тип интересный. Когда Бондарчуки ездили в отпуск в село Широчанское, то считали, что время проведено не впустую, если там гостевал у матери Сергей. Он относился к тем людям, о которых Шукшин говорил, что подарок судьбы — встретить такого. Он тебе и споет, и побрешет чего, и последним куском поделится. Синеглазый чубатый казак с Кубани. Белозубый, с блудливым взглядом на женщин.
Какое-то время пошатался без работы — нигде не нравилось. Родственники укоряют: непривычно, чтоб мужик не работал. Бывало, придет и «обнадеживает» маму мою:
— Меня взяли в «Ейскую правду» главным редактором.
— Без образования?
— Почерк знаете у меня какой? Пысарем у армии был…
Потом эта версия затихает, рождается новая:
— Тетя Ира! Принял учера на полтора миллиона театрального хозяйства — нашего областного театра.