— Да развяжи немца, куда он денется… — С летчика сняли ремень, и он вылез из воронки. Последним выкарабкался лейтенант, все сразу замолчали.
Поезд чернел сгоревшими вагонами, лежали убитые, издалека доносилась винтовочная и пулеметная стрельба, слышались глухие удары.
— Ну вот… — все так же хмуро продолжал Кузин, — это километрах в пяти, не больше, пойдем в ту сторону…
— Ты уверен, что бой в той стороне?
— А ты?
— Не знаю… Я на маневрах не бывал, может, это — эхо…
— Может, — кивнул лейтенант. — Только, по-моему, это стреляли с «юнкерсов». И моторы я слышал. И бомбы рвались.
Про Зиновьева забыли, он непривычно молча стоял на противоположном краю воронки.
— Стратеги… — вдруг с нескрываемой злостью произнес он, — маршалы… Где Красная Армия, где?
— Нету… Красной Армии. — Горькая складка пересекла щеку Фаломеева, он помрачнел, ткнул сжатым кулаком в сторону Зиновьева: — Ты! Совет подать хочешь — говори, а так — помалкивай… Кто еще?
— Врешь ты все! — взвизгнул Зиновьев. — Чего вы его слушаете, он всех нас продаст, помяните меня! — сел на корточки и закрыл лицо руками.
— Кто еще? — повторил Фаломеев, он вдруг сделался старшим, и это никто больше не оспаривал.
— Я думаю — в город? — вопросительно поднял брови лейтенант. — Герасимов, — запоздало представился он. — Я почему? Здесь много одежды… Переоденемся, немцы нас не тронут, а там видно будет. Я считаю — советские люди и под немцем советскими останутся… — Он смущенно замолчал, пафос сейчас был явно лишним.
— Немца — в расход, насчет переодевания — кто как хочет, и — на восток, — как заклинание проговорил Кузин: все само собой разумелось и обсуждению не подлежало.
Она не ответила, потому что вдруг увидела, как ковыляет по железнодорожному полотну мужчина в белой распущенной рубашке, а за ним две женщины в цветастых платьях.
— Господи… — она в растерянности посмотрела на своих попутчиков, — живые… Живые! — крикнула она изо всех сил. — Живые! — Она начала махать руками и звать этих случайно оставшихся людей, она чувствовала, что они сейчас дороже ей всего на свете. — Идите сюда, к нам! — звала она. — Идите, скорей!
Мужчина оглянулся и ускорил шаг, потом побежал. Женщины не отставали.
Тоня, еще не понимая, продолжала кричать, и, Фаломеев остановил ее:
— Не надо, они не придут.
— Почему?
— Испугались. — Фаломеев пожал плечами.
— В единстве — сила, — ухмыльнулся Зиновьев.
— Ну, ты… — ощерился Кузин. — Ты единство не трогай…
— Тоня, — Фаломеев потянул ее за рукав, — вы не сказали…
— Я — как все…
— Спросим немца… — Фаломеев подошел к нему вплотную: — Имя, фамилия, звание, часть, партийная принадлежность.
Кузин и Герасимов переглянулись — будто спрашивали: тешишься? Валяешь дурака? Ну-ну…
— Это сговор с врагом, — угрюмо сказал Зиновьев, на него никто не обратил внимания.
Немец покривил пухлые губы.
— Мне нравится ваш баварский выговор, на мой вкус это самый лучший диалект Германии, и я снизойду до разговора… Повторяю: в ближайшей воинской части германской армии, куда, по моим расчетам, мы можем дойти за какой-нибудь час, вам окажут гостеприимство, накормят и отпустят. Как честный человек должен предварить, что это касается всех вас, кроме… этого. — Он ткнул пальцем в Кузина.