— Потому что мне не страшно.
— Но ведь вы не верите в Бога, не верите в душу, не верите вообще ни во что, вам нужны только факты, только доказательства, черт вас дери, и вы, видимо, считаете, что после смерти вы окажетесь в небытие. Ведь по-вашему мнению души не существует. И вы не боитесь. Я не понимаю этого.
— Я не боюсь, потому что от моего мнения и от моего знания ничего не меняется. Мы ничего не решаем тут. Если все устроено таким образом, чтоб сознательные существа после смерти попадали в небытие, то какой смысл этого бояться? А если мы окажемся, как вы считаете, в раю, то я буду только рад. В любом случае, правду я узнаю раньше вас. Как ученый, я отношусь к тому, что меня ждет, как к эксперименту.
— Жаль, о результатах вы не сможете сообщить миру.
— Отец Мартин, раз уж мы заговорили о смерти и страхе, ответьте, а вам не страшно грешить участием в моем убийстве?
— Соблюдение закона — это не грех.
— Вы сами придумали этот закон. Ваш пророк писал что-нибудь об этом законе? О том, что нужно уничтожать всех, кто имеет другое мнение, отличное от церковного?
Отец Мартин проигнорировал вопрос Левия.
— Я читал заповеди, оставленные нам от первого человека. Якобы первого. Ныне считающегося пророком. Да что уж там мелочиться — Святым! И вам, Отец Мартин, не помешало бы их прочитать по-внимательнее.
— Я помню их, и сам текст помню. Наизусть.
Левий начал цитировать священное писание:
«Я человек. Я остался один…»
Отец Мартин продолжил за Левием:
«… один во тьме. И во мраке этом есть свет человеческого сознания, который я должен сохранить и передать…»
— Верю, отец Мартин, верю, что знаете. И первая заповедь из тридцати была «Не убивай себе подобных».
— Вы Левий, может, и напрямую не убиваете никого. Вы поступаете хуже. Вы разрушаете нашу веру, наши устои, вы убиваете цивилизацию. Ваше преступление страшнее. И мы избавим мир от вас и подобных вам. Сделаем это грязное дело во имя спасения остального человечества.
Через несколько дней голод начал сильно бить по здоровью людей. Антон ослаб еще больше и уже не мог ходить. Его рубашка и одеяло были в крови из — за постоянных приступов кашля. Ева подставила Антону к кровати ведро, которое нашла в комнате охранника, чтоб он мог откашливаться туда.
— Ну как он? — спросил Кирилл, глядя на Еву, стоя в дверях камеры.
— Я вообще-то в сознании, — сказал Антон шепотом, — можно и меня спросить «как я?».
— И как ты? — спросил Кирилл с доброй улыбкой на лице.
— А что, не видно? — прошептал Антон, — похоже, я первый из нас окунусь в прелести вечных мук.
— Ева, — сказал Кирилл, — я пришел по делу к тебе.
— По какому? — нехотя ответила девочка.
— Почему ты не сказала нам, что есть вход в рай? Что ты хотела отвести туда Антона и своего робота?
— Не захотела и не сказала.
— Ты понимаешь, что это наш шанс!
— Какой еще шанс? — Ева начала отвечать грубо, — Вы не осознаете, что там наверху.
— Тут сидеть тоже нет смысла. Ждать нам нечего. Ты должна довести нас до входа, дальше мы уже сами разберемся.
— Не получится.
— Твой отец умирает? Ты понимаешь, что с ним будет после смерти? Куда он попадет? Ты желаешь ему мучений?