— Только тебя, Марианна. Ты для меня — весь мир…
Я снова потянул за купальник. Он прилип к телу, и, чтобы высвободиться, ей пришлось изогнуться. Зеленый купальник напомнил мне кожу змеи, которую она сбрасывает во время линьки. Я провел рукой по изящному изгибу бедра. И медленно погладил плоский, упругий живот. Но вдруг от ужаса весь похолодел. Меня как будто холодной водой окатили. Я наклонился взглянуть на то, что было у меня под рукой. Шрам… Он сказал мне больше, чем любое медицинское заключение: такие шрамы остаются от операций при родах.
Я был просто поражен. До сих пор, когда я думал о людях, которые где-то ждали Марианну, мне представлялись родители, любовник… Я и не подозревал, что это может быть ребенок…
— Что с тобой? — выдохнула она.
Наверное, выглядел я не лучшим образом, потому что она даже привстала, опершись на локоть. Левый сосок коснулся моей щеки.
Я прикрыл глаза.
— Ничего, Марианна, я люблю тебя…
Я овладел ею в каком-то исступлении, как самоубийца, пытающийся избавиться от непереносимой боли.
10
От безумных объятий мы как будто потеряли сознание и, когда наконец пришли в себя, то увидели, что солнце уже ушло от маленького окошечка, и небо, как обычно в этих местах перед наступлением ночи, стало сиреневого цвета.
Она в изнеможении, без сил лежала на постели, длинные волосы прилипли к щекам, рука, как сломанная ветка, свесилась с кровати. А я чувствовал, что потерял всякую волю. Мною, обессиленным, опять овладел страх. Ведь именно страх я почувствовал прежде всего, обнаружив, что Марианна была матерью. Это был животный страх потерять ее. Если память вернется к ней, она вспомнит о своем ребенке. Материнский инстинкт возьмет свое, и я перестану для нее что-нибудь значить. Если мне удастся установить ее личность, муж заберет ее к себе… В общем, что бы я ни предпринял, исход окажется для меня роковым. Я сам ковал оружие, способное погубить меня.
— О чем ты думаешь, Даниель?
— Мне так хорошо, — соврал я, — что даже думать ни о чем не хочется…
— Но ведь люди всегда думают о чем-то или о ком-то.
— А о ком думаешь ты?
Вопрос прозвучал, как настоящий крик души. Она положила руку мне на грудь и чуть поскребла ногтями кожу.
— О нас, о нашей любви… Я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещал…
— А что?
— Глупость, конечно, но ты сначала обещай…
— Обещаю.
Она умолкла.
— Ну говори же!
— Даниель, если ты когда-нибудь захочешь меня бросить, сначала убей меня!
Мне стало не до смеха. Искренняя любовь всегда соседствует со смертью. Любовь ведь — это прежде всего жажда абсолюта, а что может быть абсолютнее, чем смерть?
— Обещаю…
— Спасибо. Понимаешь, ты для меня все. ВСЕ! Наверное, никогда еще мужчина так много не значил для женщины. Это как любовь собаки к хозяину.
— Не говори так.
— Но ведь это правда, Даниель! Ты только представь себе, что произошло!
Она стукнула себя по лбу.
— Как-то утром я проснулась… Я взрослая женщина. Я думаю, существую и в то же время я — ничто… То есть, существо без памяти, без семьи, без имени…