— Значит, землянка.
Инга вздрогнула от звука ее голоса: колючего и сухого, будто осколки льда.
— Да, я с Земли, — ответила она как можно тверже. — Это имеет значение?
Но та открыто проигнорировала ее.
— Наш император был одним из тех, кто поддержал запрет на вывоз землян, — повернувшись к канцлеру, заговорила амани. — Вы знаете, как я отношусь к вам, Лоранд, но такое попрание законов вызовет межгалактический скандал.
— Законы меняются. Императоры тоже.
Инге показалось, что в тоне канцлера мелькнула тень насмешки.
Тарисса Сорн Дайлер еще сильнее выпрямила спину, хотя, казалось, сильнее уже некуда. Ее высокомерный тон ударил, подобно хлысту:
— Вы играете в опасные игры, Лоранд. Смотрите, как бы ваши интриги не обернулись против вас самого. Сегодня власть в ваших руках, но что будет завтра?
— О, мне приятна ваша забота, Тарисса. Но поверьте, я в ней не нуждаюсь. Инга, — он обернулся к застывшей девушке и кивнул.
Та сделала еще один шажок к креслу. Но все ее существо воспротивилось тому, что должно было произойти. Инга не хотела вставать на колени. Не хотела кланяться этой холодной, бездушной женщине. Что-то внутри нее протестовало против этого ритуала, который казался ей варварским.
Но если она хочет отвоевать место рядом с Аллардом, ей придется пройти через это.
Медленно опустившись на колени, девушка потянулась к руке Тариссы.
Старшая амани не дала себя даже коснуться. Она резко поднялась, едва не оттолкнув девушку, и та осталась стоять на коленях, чувствуя, как внутри разгорается пламя унижения и стыда.
— Если эта землянка ливарри моего сына, отправьте ее в шанаас, — прозвучал надменный голос Тариссы. — Зачем она здесь? Пусть обживается и ожидает, пока Аллард поправится и изволит ее посетить. А мы оповестим все Дома о бракосочетании моего сына и принцессы Миам. Весь Тариан уже триста лет ждет этой свадьбы.
Взметнув подолом, она направилась к выходу. Высокая, с расправленными плечами и гордо вздернутым подбородком. А за ней вился почти ощутимый шлейф нечеловеческого высокомерия.
Молодая принцесса поспешила за ней.
Инга несколько секунд стояла, беспомощно свесив руки. Ей казалось, что перед ней разверзлась бездонная яма, в которую она падает, падает и никак не может упасть. Что мир вокруг перевернулся. Ее губы дрожали от желания крикнуть что-то колкое. Что-то такое, чтобы эта надменная амани споткнулась, запутавшись в своем подоле.
Эта женщина сознательно унизила ее. Показала, что она для нее никто, просто тело, которое однажды выносит ее внуков. Живой инкубатор.
— Что ж, — подошедший канцлер положил ладонь на ее макушку и по-отечески потрепал. — Я надеялся на другой результат.
Стиснув зубы, Инга скинула его руку и поднялась.
— Вы не с того начали, — сухо бросила она. А потом громко произнесла, отчеканивая каждое слово: — Извините, амани Тарисса. Вас ввели в заблуждение. Я не ливарри. Я арайя Алларда Сорн Дайлера. И я ношу его ребенка.
Эти слова произвели эффект разорвавшейся бомбы.
Обе амани буквально окаменели в двух шагах от уже раскрытых дверей. Инга увидела, как напряженно дернулись плечи младшей. Видимо, у принцессы выдержки было поменьше, чем у ее будущей свекрови.
Не торопясь, будто речь шла о чем-то обыденном, Тарисса Сорн Дайлер повернулась. И ее ледяной взгляд пригвоздил Ингу к месту.
— Знай свое место, девчонка. — В тоне Тариссы было столько холодного пренебрежения, что Инга едва не задохнулась. Ей показалось, будто она вдохнула осколки стекла, которые кольнули в самое сердце. — Я не давала тебе права со мной говорить.
Эти слова были хуже пощечины, но Инга заставила себя устоять, не вздрогнуть, не двинуться с места. Только до боли зажмурилась и стиснула зубы. Внутри нее словно сжималась пружина, готовая вот-вот разорваться. А воздух все накалялся, он стал вдруг сухим и горячим. Таким горячим, что обжигал горло при каждом вздохе.
Откуда-то из потаенных глубин ее подсознания, о которых Инга сама не знала, начала подниматься волна протеста. Она росла, ширилась с каждой секундой, с каждым отчаянным вздохом, вылетевшим из ее уст.
Хватит. Слезы закончились. Они были признаком слабости. Признаком бессилия. Теперь ее глаза были сухими, и в них появилась решимость.
— Оно мне не нужно.