Читать книгу «Элвис и я / Elvis and Me. История любви Присциллы Пресли и короля рок-н-ролла» онлайн.

– Старый добрый Полковник, – сказал Элвис. – Мы такой путь прошли, а он все продвигает это старье. Настоящее чудо, что кто-то еще это покупает.

Мне нравилось слушать смех Элвиса, но смеялся он все меньше и меньше. За несколько дней до нашего последнего разговора я слышала, что он был в плохом настроении и подумывал расстаться со своей девушкой, Джинджер Олден. Я достаточно хорошо его знала, чтобы понимать – это тяжелый для него шаг. Если бы я только знала, что это будет наш последний разговор, я бы сказала ему намного больше – все, что я хотела сказать, но никогда не решалась, что я столько лет держала в себе, потому что не находила подходящего момента, чтобы высказаться.

Он был частью моей жизни восемнадцать лет. Когда мы познакомились, мне только-только исполнилось четырнадцать. Первые полгода с ним были полны нежности и тепла. Любовь ослепила меня, я не видела его пороков, его слабостей. Он стал страстью всей моей жизни.

Он научил меня всему: как одеваться, как ходить, как краситься и укладывать волосы, как себя вести, как отвечать на любовь – чтобы он ее чувствовал. В течение следующих лет он стал для меня отцом, мужем, практически богом. Теперь, когда его не стало, я чувствовала себя напуганной и одинокой, как никогда раньше.

Часы перед прибытием частного самолета Элвиса, «Лизы Мари», тянулись долго. За закрытыми дверьми я сидела и ждала, вспоминая нашу совместную жизнь – радость, боль, грусть, победы – все с того момента, как я впервые услышала его имя.

2

Я в тринадцать лет

Был 1956 год. Я жила с семьей на базе военно-воздушных сил США Бергстром в Остине, штат Техас, где служил мой отец, Джозеф Пол Болье, тогда – капитан. Однажды вечером он пришел домой и вручил мне альбом на пластинке.

– Не знаю, что это за Элвис, – сказал он. – Но, похоже, что-то в нем есть. Пришлось в очереди постоять, там была половина нашей базы. Его сейчас все слушают.

Я вставила пластинку в магнитофон и тут же услышала веселую мелодию Blue Suede Shoes. Альбом назывался «Элвис Пресли». Его первый альбом.

Мне, как и остальным подросткам в Америке, нравился Элвис, хотя не так безумно, как многим моим подругам, ученицам средней школы Дэл-Вэлли. У них были футболки с Элвисом, шляпы с Элвисом, носочки с Элвисом, даже помада разных цветов, названных в честь его песен – Hound Dog Orange, Heartbreak Pink. Элвис был повсюду – на открытках, которые прилагались к жвачкам, и шортах-бермудах, на личных дневниках и кошельках и картинках, которые светятся в темноте. Мальчики в школе пытались ему подражать, зачесывая волосы назад с помощью лака, отращивали бакенбарды, поднимали воротнички рубашек.

Одна девочка была настолько от него без ума, что создала целый фан-клуб. Мне она разрешила присоединиться за двадцать пять центов – столько стоила книга, которую она заказала мне по почте. Когда я получила эту книгу, я была поражена – там было фото Элвиса, где он подписывал обнаженную грудь двух девушек; в то время такое было неслыханно.

Потом я увидела его по телевизору, в передаче братьев Джимми и Томми Дорси, «Стейдж Шоу». Он был таким сексуальным и красивым, с глубокими, задумчивыми глазами, пухлыми губами, кривоватой улыбкой. Он с важным видом подошел к микрофону, широко расставил ноги, откинул голову назад и заиграл на гитаре. Он запел с такой уверенностью и задвигался с такой необузданной сексуальностью. Может, мне того и не хотелось, но он меня привлекал.

Аудитория постарше была не в восторге. Вскоре его выступления стали называться непристойными. Моя мать неустанно повторяла, что он плохо влияет на юных девушек. «Он возбуждает в них то, что возбуждаться не должно. Если когда-нибудь будет марш матерей против Элвиса Пресли, я его возглавлю».

Но я слышала, что, несмотря на его вызывающее поведение на сцене и образ крутого парня, Элвис был родом с Юга, из строгой христианской семьи. Он был провинциальным парнем, не пил и не курил, любил и уважал своих родителей, а ко всем старшим обращался «сэр» или «мэм».

Я была дочкой военного, застенчивой, симпатичной девочкой, к сожалению, приученной к переездам каждые два-три года с одной базы на другую. К одиннадцати годам я успела пожить в шести разных городах, и, страшно боясь быть отвергнутой, я либо всех сторонилась, либо ждала, чтобы кто-то первым со мной заговорил и предложил дружить. Особенно сложно было начинать учебу в новой школе посреди учебного года, когда уже сформировались все небольшие компании, а новенькие считались аутсайдерами.

Я была невысокой, миниатюрной, с длинными каштановыми волосами, голубыми глазами, курносой – на меня часто смотрели другие ученики. Девочки обычно сначала считали меня соперницей, боялись, что я уведу у них парней. Мне было легче общаться с мальчиками, они, как правило, были дружелюбнее.

Люди всегда говорили, что я была самой красивой девочкой в школе, но мне никогда так не казалось. Я была худой, почти что тощей, даже если я и была симпатичной, как говорили окружающие, мне хотелось представлять собой нечто большее. Я чувствовала себя любимой и защищенной только в кругу семьи. Мы все были близки, поддерживали друг друга; с ними я чувствовала стабильность.

До брака моя мать была фотомоделью; после же она полностью посвятила себя семье, а я, как старшая, должна была помогать ей заботиться о младших детях. После меня родились Дон, он на четыре года младше меня, и Мишель, моя единственная сестра, на пять лет младше Дона. Джефф и близнецы, Тим и Том, на тот момент еще не родились.

Моя мать была слишком застенчивой, чтобы это обсуждать, так что мое половое воспитание прошло в школе, когда я была в шестом классе. Несколько ребят передавали друг другу книгу, которая снаружи выглядела как Библия, но внутри были картинки, как люди занимаются любовью.

Мое тело менялось, во мне просыпались новые чувства. Иногда на меня засматривались мальчики в школе, и как-то раз кто-то стащил фотографию, на которой я была в обтягивающем свитере с горлом, со школьной Доски почета. Но я все еще была ребенком, стыдящимся своей сексуальности. Я грезила о французских поцелуях, но когда мы с друзьями дома играли в «бутылочку», мне требовалось полчаса, чтобы собраться и позволить какому-нибудь мальчику поцеловать мои плотно сжатые губы.

Мой папа, сильный и прекрасный, был центром нашего мира. Он был трудягой, защитил в Техасском университете диплом по бизнес-администрированию. Дома он был строгим командиром. Он твердо верил в дисциплину и ответственность, и мы с ним нередко сталкивались лбами. В тринадцать лет я стала чирлидером, потому что это был единственный способ убедить его отпускать меня на игры в другие города. Иначе ни слезы, ни уговоры, ни мамины доводы не имели никакого действия. Если он устанавливал какие-либо правила, оспорить их было невозможно.

Время от времени мне удавалось его обходить. Когда он строго запретил мне носить облегающие юбки, я специально присоединилась к девочкам-скаутам, чтобы носить их обтягивающую форму.

Мои родители были настоящими борцами. Хоть они часто сталкивались с финансовыми трудностями, на нас, детях, это почти никак не отражалось. Когда я была маленькой, мама сшила симпатичные скатерки, чтобы прикрыть ящики от апельсинов, которые мы использовали вместо тумбочек. Зачем лишать себя чего-то, если можно по максимуму использовать то, что есть?

Ужин был плодом совместных усилий всей семьи. Мама готовила, кто-то из детей накрывал на стол, остальные убирались. Хулиганить никому не позволялось, но мы все по-настоящему друг друга поддерживали. Мне повезло иметь такую сплоченную семью.

Когда я листала старые семейные альбомы, меня завораживали фото моих родителей в молодости. Меня интересовало прошлое, например, Вторая мировая война, потому что мой отец сражался в морских войсках на Окинаве. В форме он выглядел шикарно – было видно, что это он для моей мамы позирует, – но его улыбка выглядела как-то неуместно, особенно учитывая, где он находился. Когда я прочла записку на обороте фотографии, где он писал, как скучает по моей маме, я прослезилась.

Разбирая семейные вещицы, я обнаружила небольшую деревянную шкатулку. Внутри был аккуратно сложенный американский флаг – такой, какие вручают вдовам солдат. Также в шкатулке была фотография мамы – она одной рукой обнимала какого-то незнакомого мужчину, а у нее на коленях сидел младенец. На обороте фотографии была подпись: «Мама, папа, Присцилла». Я обнаружила семейную тайну.

Я почувствовала себя преданной и побежала к маме, она была в гостях неподалеку. Уже через несколько минут я рыдала в ее объятиях, а она успокаивала меня, объясняя, что, когда мне было шесть месяцев, мой родной отец, лейтенант Джеймс Вагнер, красавец, пилот ВМС, погиб в крушении самолета, когда возвращался домой отдохнуть. Через два с половиной года мама вышла замуж за Пола Болье, который меня удочерил и любил меня как родную.

Маме было трудно сохранять мое открытие в тайне от других детей. Она боялась, что наши близкие отношения от этого пострадают, хотя, когда об этом узнали все, наши чувства друг к другу совершенно не изменились. Мама отдала мне золотой медальон, который отец когда-то подарил ей. Я ценила и берегла этот медальон, много лет его носила, думая об отце, который погиб героем. В трудные моменты и часы одиночества он был моим ангелом-хранителем.

В конце года меня номинировали как школьную королеву. Это было мое знакомство с политикой и соперничеством, и мне было особенно тяжело, потому что я выдвигалась против Пэм Разерфорд, моей лучшей подруги.