– Ну-ка, посмотрим, – сказал он, медленно собирая карты. Прищурив один глаз, он их пересчитал. Затем он наклонился ко мне и с широкой улыбкой прошептал: – Очень жаль, детка. Тут двадцать два.
Мне стало так стыдно, что я вышла из-за стола и скрылась в дамской уборной. Когда я набралась храбрости вернуться, я попробовала сыграть еще раз и в итоге выиграла двести долларов.
Следующие две недели мы спали днем и играли ночью. Если было какое-то шоу – мы обязательно на него шли; если было казино, мы обязательно там играли. Чтобы скорее привыкнуть к этому стремительному образу жизни и нестандартным часам бодрствования, я вместе с Элвисом и остальными стала принимать амфетамины и таблетки для сна. Несмотря на мое настороженное к ним отношение, я все равно принимала таблетки. Они были просто необходимы, чтобы не отставать от бешеного ритма жизни.
И постепенно я адаптировалась. Скованность меня покидала, я становилась более уверенной, особенно после принятия таблеток. Мне нравилось это ощущение. Хоть это и был побег из реальности, мы с Элвисом действовали в унисон, и я чувствовала, что все больше и больше вхожу в его мир. Мы узнавали столько нового друг о друге, используя эту поездку в качестве компенсации за два года, проведенные порознь. Мы оба больше и больше влюблялись – и избегали любых мыслей о том моменте, когда нам вновь придется расстаться.
10
Я и Сладкий, 1963 год
За день до моего отъезда в Германию Элвис отвел меня в сторону и сказал:
– Детка, мне очень жаль это признавать, но пора взглянуть правде в глаза. Наше время вышло.
Я разрыдалась, вцепилась в него, уткнувшись носом в его грудь.
– Я не уеду, – сказала я, всхлипывая. – Я не уеду от тебя. Позвони моим родителям, скажи, что я опоздала на самолет.
– Брось, детка, думаешь, они на такое поведутся?
– Тогда я скажу им правду – что я люблю тебя и ни за что отсюда не уеду.
Он попытался меня успокоить:
– Ну, ну… Так ты только все усложнишь для следующего раза. Я тут думал – я же всегда хотел показать тебе Грейсленд. Но сейчас мне нужно уехать в Мемфис по делам на несколько недель, а потом у меня съемки нового фильма. Так что, если ты вернешься, будешь хорошо учиться и хорошо себя вести, может, твои родители разрешат тебе провести Рождество в Грейсленде, со мной и моей семьей.
Это была прекрасная идея, но до Рождества оставалось еще целых шесть месяцев. За это время могло произойти что угодно.
Той ночью, когда мы лежали в кровати, Элвис долго крепко меня обнимал. Я чувствовала, что он делал это не только чтобы меня успокоить. Таким образом он говорил мне, насколько сильно мной дорожил.
Более того, его убежденная вера в скрепление нашей любви только после свадьбы давала мне надежду на будущее.
Наше занятие любовью было куда более страстным и чувственным, чем когда-либо раньше. Элвис не хотел отпускать меня, не подарив мне частичку себя. Он не вошел в меня, но это и не было нужно. Он удовлетворил все мои желания.
– Я хочу, чтобы ты вернулась ко мне такой же, какая ты сейчас, – прошептал он перед самым рассветом. – И не забывай, я ведь сразу узнаю.
Я с улыбкой кивнула. Я и представить себе не могла, как можно хотеть кого-то, кроме него.
Элвис не стал провожать меня в сам аэропорт. Мы поцеловались на прощание в лимузине. Это был нежный, но до боли короткий момент. Мне было так же больно, как если бы он сказал, что я больше никогда к нему не приеду.
Я поднялась в самолет как робот. Мое помутнение продлилось весь одиннадцатичасовой перелет. Я ни с кем не говорила, и мне было все равно, что кто-то видел слезы, непрерывно стекающие по моим щекам. Мой мир будто резко прекратил существовать. В конце концов я закрыла глаза и в своем воображении снова переживала каждую секунду, проведенную с ним. Потом вдруг стюардесса сказала пристегнуть ремни, потому что мы идем на посадку. Мне и в голову не пришло подойти к зеркалу и освежиться. Я просто сидела в трансе, ожидая посадки и остановки самолета. Потом я вяло собрала свои вещи и сошла с самолета.
Когда я только увидела родителей, мама заплакала от счастья, а папа широко улыбался, приветствуя меня. Но чем ближе я подходила, тем больше менялись их лица – от радости до полного ужаса. Папа гневно отвернулся от меня. Несколько секунд мама просто на меня смотрела. Потом потянулась к своей сумочке, достала зеркальце и впихнула его мне.
– Только посмотри на себя! Как ты могла в таком виде сойти с самолета?
Я посмотрела на свое отражение и тут же поняла реакцию родителей. Две недели назад я уехала от них румяной шестнадцатилетней девочкой в скромном белом костюме из хлопка, не знакомой с макияжем, не считая легко нанесенной туши. Теперь же мало того, что я была ярко накрашена, как нравится Элвису, так еще и мои слезы совершенно размазали весь мой макияж. Мысль причесаться меня не посещала, так что мои волосы были спутанными и растрепанными. Родители были шокированы и разочарованы.
Мне было слишком стыдно смотреть им в глаза. Я подняла руку и попыталась осторожно стереть с лица остатки черной туши и подводки. Я сказала:
– Я хотела бы зайти в уборную.
– Ну уж нет, ты едешь домой, – повысил голос папа. – Если ты так долго просидела в таком виде, то и еще час посидишь.
Больше он почти ничего мне не сказал, пока мы не приехали домой и я не умылась.
Рождество в семье Болье всегда было большим событием, но в Рождество 1962 года я совершенно не думала о подарках. Мою душу тянуло в другое место, о котором я часто мечтала, но не позволяла себе верить, что действительно туда попаду – в Грейсленд.