Вспомнив слова Адели, я сказала:
— Фру Ренман тоже жаловалась на…
Аларик Гуннарсон презрительно фыркнул с такой силой, что чуть не выдул кофе из банки.
— Эта притворщица! Да она всю жизнь на что-нибудь жалуется. В семь лет кричала, что у нее корь, хотя была здоровехонька, а теперь у нее высокое давление и больное сердце!
Йерда весело засмеялась.
— Да когда ей было семь лет, ты лежал запелёнатый в колыбели и знать не знал про болезни Адели. К тому же зря говоришь, что она притворяется. Адель и в самом деле больна. — Ее добродушное лицо вдруг приняло серьезное выражение, и я увидела на нем морщинки усталости. — Однако тому, у кого куча денег, лечиться проще и жаловаться не пристало.
Аларик, хлопоча у плиты, что-то злобно бормотал, а на лице Йерды снова засияла заразительная улыбка.
— Нов нашем доме это я должна стыдиться. Что за крестьянская жена, мужу кофе сварить и то не может.
— Не слушайте ее, — отрезал муж, — она столько работала, что загубила свое здоровье. А помощников нам нанимать не на что.
Злобное выражение его глаз сменилось печальным. И без всякого перехода он вдруг сказал:
— Пожалуй, нам лучше пойти на этот злосчастный ужин к Адели. По крайней мере ты сможешь в этот праздник посидеть за накрытым столом.
Он вышел за парадными кофейными чашками, а Йерда поспешила дать совершенно ненужное объяснение:
— Мой муж не в ладах со своей старшей сестрой.
Я сказала, что это в семьях встречается нередко, и спросила, какова разница в возрасте между братом и сестрами.
— Ах, между Хедвиг и старшими разница велика. Адели исполнилось шестьдесят семь; Аларику скоро стукнет шестьдесят, а Хедвиг — сорок один, еще почти девчонка.
Несмотря на свои больные ноги, Йерда проводила меня до ограды дома тети Отти, и мы расстались, уверенные, по крайней мере я, в том, что нам будет приятно встретиться вновь и поболтать в субботу у Адели.
Мета, разумеется, и не подумала воспользоваться утюгом Гуннарсонов. Она тут же улизнула и вернулась лишь поздним вечером. Усевшись на край моей кровати и уплетая бутерброд с сыром, она заявила, что деревенская жизнь не лишена своей прелести.
— Знаешь, в огненно-рыжих волосах есть что-то симпатичное. К тому же он знает все на свете про овес, лошадей, трактора и тому подобное, чему в школе не учат. И он стал пересказывать мне потрясную книжку «Моя очередь мстить».
Мета стала стелить постель.
— На дворе так темно, что страшно идти в уборную.
— В кухне есть карманный фонарь, возьми его.
Прошло лишь несколько секунд, и я услышала крик. Это был панический вопль, и я не знала, что подумать.
Я выбежала во двор, завернула за угол и тут, возле кухонной стенки, Мета бросилась в мои объятия. Она дрожала всем телом и, всхлипывая, бормотала:
— О, Фея, там б-было ч-что-то… Вот т-там!
И она показала дрожащим пальцем на маленький красный домик на сосновой горушке.
Я была так рада видеть Мету здоровой и невредимой, что не чувствовала страха. Схватив лампу, я пошла наверх по извилистой тропке. Ветки кустов порвали мне сорочку, хвоя и шишки кололи босые ноги, но я заметила это лишь позднее. Потому что в эту минуту я увидела предмет, до смерти напугавший Мету.
Вначале я заметила лишь слабый свет между стволами деревьев. Фонарь? Но кто и для чего мог зажечь фонарь возле нашей уборной?
Я подошла ближе и остановилась с бьющимся сердцем.
Свет исходил не из обычного фонаря. Он просачивался из страшного неподвижного рта, ноздрей и пустых мертвых глазниц.
Я ущипнула себя за руку: надо было убедиться, что не сплю, но не проснулась. Стояла в полной темноте возле дома тети Отти в Ронсте и недоуменно пялилась на череп, злобно скаливший зубы.