— А! Очень успешно, средне и удовлетворительно?
— Ага. Сядешь в детской, пусть дети маму хоть пишущей посмотрят.
— Ты уж меня не стыди, — порозовела она.
— Это ещё что⁈ Кто тебя смеет стыдить? Живо всем загривки намылю! Ты у меня самая умница! Всё, езжай. Я постараюсь закончить тут поскорее.
«Поскорее» вылилось в добрых три часа, и домой я подъезжал, когда на дворе стояла вполне ночная уже темень. Свернув с тракта к нашей деревне и миновав пару взгорков, с последнего я увидел шарахающуюся вдоль нашей Коршуновской ограды крупную фигуру в серой хламиде, напоминающей то ли бесформенную шинель, то ли зипун[8] до пят, на манер тех старинных, что выставляют в краеведческом музее.
Не желая спугнуть татя, я остановил машину на обочине у церковного забора, заглушил мотор, живо перекинулся в медведя и мягким бесшумным шагом потрусил в сторону отирающейся у забора фигуры. Если человек останавливался и оглядывался, я просто замирал — хрен ты в потёмках меня в медвежьей шкуре от сугроба отличишь! Так я довольно быстро достиг своей ограды, и когда тать в очередной раз попытался заглянуть во двор сквозь выпавший сучок в дощатом заборе, я рявкнул:
— А НУ, КТО ТУТ⁈ – и поддал лапой по откляченному афедрону.
Тать взревел иерихонской трубой и подлетел выше забора — метра на три, чес-слово! — после чего плюхнулся в сугроб и заверещал истошным басом:
— Медве-е-е-едь! Батюшки светы! Медве-е-е-едь!
Заверещала. Потому что это была баба. Баба, наглухо укутанная в необъятный истёртый салоп[9] и пару пуховых платков. Я перекинулся в человеческий вид и спросил:
— И чего орёшь?
— Так страшно ить, — шмыгнула носом баба из глубины намотанных платков.
— А чё шаришься?
— Так ить звали, — она снова шмыгнула носом, и я понял, что бабища плачет. Однако требовалось выяснить:
— Да кто звал-то?
— Коршун какой-то…
Тут я окончательно её узнал:
— А-а-а! С казино кухарка!
— Не-е, никаких коз у нас не было, — помотала она своими платками. — Господа приходили, играли… — Продух в платках слегка посунулся в мою сторону и удивлённый голос вопросил: — Так это вы, что ль, ваше высоко… — она запнулась, — благо… превосходит-ство?..
Мне аж смешно стало:
— Ты откель такое наименование взяла! Зови уж Илья Алексеич. Жди. За машиной теперь из-за тебя возвращаться! — с некоторой досадой проворчал я и, перекинувшись обратно медведем, широким махом помчал к оставленной «Победе». На бегу я размышлял: как так — шарашилась баба вкруг забора, а никто не среагировал? Однако, усаживаясь в автомобиль, я увидел, как ворота нашей усадьбы приветственно распахиваются, а вокруг мелькает быстрая тень. Присматривала, значицца, всё-таки!
И не сочла опасной.
Видимо, так.
Я въехал на двор, выскочил из машины и махнул рукой:
— Пошли! Как тебя там?
— Аграфена, — прогудело из платков.
— Долго ж ты собиралась!
— Боялась чегось…
— И «чегось» ты боялась? — переспросил я, усмехаясь.
— Ага! Я в училишше-то пришла — а там эвон как страшно! На входе документы спрошают. Я и забоялась подступаться-то…
[8] Зипун — старинная крестьянская одежда для холодного времени года, напоминает запашное пальто.
[9] Салоп — верхняя женская одежда свободного кроя (по типу накидки),могла быть с рукавами или прорезями для рук.