Читать книгу «Карамельные дюны» онлайн.

Мостовой слушал рассказ Потапова с кривой усмешкой — на несчастного влюбленного его визави совершенно не походил, — но в протокол показания занес.

У Сонаты к подаркам было трепетное отношение. Она любила их не только принимать, но и дарить. Второе доставляло ей даже больше удовольствия. Соната не относилась к тем, кто за два часа до похода в гости бегает по городу в поисках хоть чего-нибудь, что можно всучить. Она считала, что подарком должна быть особенная вещица, специально выбранная для каждого, и обязательно эстетичная. Она могла приобрести ее за полгода до заветной даты. Как и многие, по возвращении из поездок Соната раздавала дорогим ей людям сувениры, но обычно они приобретались не в путешествиях, а в ближайшем от дома магазине. Казалось бы, такая практичность совершенно не вязалась с ее сентиментальностью. Сона здраво рассуждала, что ни к чему в незнакомой местности бегать в поисках чего-либо памятного, когда то же самое можно найти в своем городе. Так гораздо удобнее — точно знаешь, где искать. Подругам дарились вологодские кружева, купленные в «Гостином дворе», венецианские маски из того же универмага на Невском, «тульские» пряники, испеченные в родной булочной. Ну а тащить из Киева торт с одноименным названием было бы совсем глупо — Соната ходила за ним в «Метрополь». Кто-то из друзей знал, кто-то нет, а иные попросту не задумывались о том, где Соната добывает подарки, — было приятно ее внимание.

Зайцы для Камила и Алекса приобретались по тому же принципу. Увидев Лесю на встрече одноклассников, Сонате захотелось напомнить ему, а вернее, себе об их первой любви, символом которой для нее стал плюшевый заяц. Когда Леся его потерял, ей было обидно до слез. Тогда, в шестнадцать лет, она расценила это не иначе как охлаждение к ней. Соната вовсе не находила зайца ни в дюнах, на месте гибели Девида, ни где-либо еще. Для Алекса ее подарок не имел большого значения, и он попросту забыл, как он выглядел. Соната нашла похожую игрушку и вручила ее своему другу, выдав за ту самую. Этот жест, повторенный через годы, на том же самом месте, ей представлялся очень романтичным. Дюны, море, вечер — все было прежним, разве что вместо мая на улице моросил дождем октябрь, и Сонате казалось, что она вернулась в юность.

Приобретая знаковый подарок для Алекса, Соната взяла такого же для Камила, и в этом она тоже видела смысл: Алекс был для нее любовью прошедшей. Камил — настоящей, и теперь она ему дарила свое сердце.

Надежда на то, что милиционеры найдут Майиного ухажера и выявят его причастность к убийству, себя не оправдала. «То ли его не нашли, то ли он оказался ни при чем, а скорее всего вовсе никто ничего предпринимать не стал. А зачем? Козел отпущения есть, дело можно считать раскрытым, и совершать дополнительные телодвижения ради того, чтобы установить истину, никому не надо» — такие печальные мысли посещали Снегирева в следственном изоляторе. Он совершенно сник и перестал верить в то, что справедливость восторжествует сама по себе. Для спасения требовалась помощь близкого друга, неравнодушного к его судьбе. Единственным человеком, который вытащил бы его отсюда, была Майя, но она погибла. На Альмиру Снегирев не надеялся: произошедшая между ними крутая ссора прогоняла мысль о том, что у бывшей любовницы возникнет желание его навестить. Но Альма все-таки пришла. Сергей был очень тронут ее поступком и не раз упрекнул себя за то, что посмел думать о ней плохо.

В тоскливой, строго обставленной комнате для свиданий было тихо, как на кладбище. Сергей смотрел на Альмиру тяжелым взглядом и молчал, Гадушкина тоже не проронила ни слова.

— Ты можешь нанять мне адвоката? — наконец спросил он деревянным голосом.

— Да, конечно. Только… — Альмира потупила взгляд. — У меня нет денег.

— С моей карточки сними, там должно хватить, я на ипотеку копил. Она лежит во внутреннем кармане полосатого пиджака. Моей сестре позвони, она с тобой в квартиру съездит. Пин-код запиши: семьсот пятьдесят четыре…

Альмира старательно записала заветные цифры. В ее глазах заиграли огоньки и отобразилась готовность действовать.

— Хорошо, я побежала, — пропела экс-возлюбленная и поспешила покинуть помещение. — Держись, Сергунюшка! — бросила она на прощание.

Сергей не стал просить ее задержаться. Самоотверженный поступок подруги приподнял ее в его глазах, но одного благородного шага оказалось недостаточно для возрождения трепетных чувств. Когда он узнал о готовности Альмиры прийти, он очень обрадовался, и ему казалось, что отведенного на свидание времени ничтожно мало. А получилось, что оно оказалось лишним.

Замученный внешний вид Снегирева Альмиру полностью удовлетворил. Хоть мрачные стены изолятора у нее восторга не вызывали и идти туда было жутковато, отказать себе в удовольствии заглянуть в глаза поверженному врагу Гадушкина не смогла. Не зря она все-таки туда сходила! Душевная радость, полученная от увиденного, дополнялась материальным вознаграждением. Альмира с чистой совестью сняла всю сумму, которая лежала на карточке Сергея, и даже не думала нанимать адвоката. Деньги она считала своей компенсацией за моральный ущерб, которые покрывали его лишь отчасти. «С паршивой овцы хоть шерсти клок», — деловито сказала она, примеряя новую шубку.

Когда Снегирев ясно дал понять, что между ними все кончено, Альмира пришла в ярость. Ее и раньше бросали, но так больно ей не было ни разу. Сергей оказался в тысячу раз хуже всех тех, кто разбивал Гадушкиной ее многострадальное сердце, потому что ни с кем, кроме него, у нее не случалось такого сказочного романа. Никто еще за ней так красиво не ухаживал, не шептал проникновенным голосом нежные слова, не обволакивал влюбленным взглядом. Со Снегиревым она поднялась до небес и летала в облаках, опьяненная собственным счастьем. С этой невероятной высоты ей пришлось упасть вниз и больно хлопнуться о серую холодную землю. Альма намечтала себе долгую счастливую жизнь, в которой была прекрасная семья и дом — полная чаша. А Сергей посмел все это разрушить, равнодушно сломать мечту только потому, что ему в очередной раз стало безрадостно и он решил отправиться на поиски лучшей доли.

Альмире казалось, что хуже, чем ей, еще не было никому. Гадушкина даже позавидовала Майе — она мертва, ничего не чувствует, и ей не больно. Ей очень хотелось отомстить обидчику, и судьба предоставила такую возможность.

Весьма удачно в их квартире завелись тараканы. Этих тварей Альма на дух не переносила и в другой бы раз думала о непрошеных гостях с отвращением, а теперь… Если бы не эти рыжие усатые существа, мама бы не додумалась принести с работы небольшой аптечный пузырек с приклеенным к нему тряпичным пластырем, на котором синей шариковой ручкой было выведено странное слово «Nesamonnis». Альмиру словно молнией прошибло: это название она уже слышала, и упоминал о нем Сергей! Именно так назывался яд, которым была отравлена его жена. Она осторожно откупорила пластмассовую крышку и проверила содержимое склянки: внутри оказался белый порошок, не имеющий запаха и с виду ничем не отличающийся от сахарной пудры. Альма даже усомнилась, а яд ли это вообще? На этот счет она осторожно поинтересовалась у матери. Нина Яковлевна встревоженно замахала руками:

— Ничего оставить нельзя, всюду ты нос сунешь! Надеюсь, на язык не попробовала?! Не вздумай, а то враз коньки отбросишь.

Нина Яковлевна была хозяйственной женщиной и все, что имело хоть какое-то полезное качество, тащила в дом. Из ресторана, где она работала уборщицей, она регулярно приносила тряпки, бумажные салфетки и всевозможные чистящие средства. При хорошей смене, когда дежурила посудомойка Ира, Нине Яковлевне нередко перепадали разные вкусности: рыба, птица, котлеты, биточки, зразы, фаршированные овощи — все, что только подавали в их «Доминике» и от чего отказывались избалованные клиенты. Только не стоит думать, что Гадушкина подбирала объедки! Вовсе нет. От надкушенных блюд она брезгливо отворачивалась не бомжиха какая-нибудь, чтобы питаться помоями. Ира ей оставляла только нетронутое, бывает, закажет разгулявшийся клиент прорву всего, а потом не съедает — слишком много оказывается. Так и не прикасается к блюду, а назад уже не вернуть — это в ресторане не принято, не заводская столовка. Нина Яковлевна жалела, что Ира у них работала только недавно. Больше никто ей продукты не оставлял — себе брали, а Ире почему-то не надо было. Она убеждала Ирину не стесняться и самой взять еду со столов — Нине Яковлевне очень нравилась покладистая посудомойка, и она искренне желала ей добра. Но Ира не поддавалась на уговоры, лишь улыбалась уголками тонких губ: «Ты, Ниночка, на меня не смотри, сама бери, тебе нужнее — у тебя дочка дома». Ниночка не настаивала: не хочет подруга брать, не надо. В конце концов, это ее дело. Она считала Иру подругой, несмотря на то, что дружбы между ними не было. Нина Яковлевна с удовольствием рассказывала товарке о себе, о своей семье, доме, даче, ценах в магазинах — она вообще любила поболтать. Ирина же ничего не рассказывала, она внимательно слушала, время от времени вставляя замечания, чем окончательно обаяла собеседницу.

— Что это за хрень такая? — Нина Яковлевна держала в руке пузырек из-под лекарств, который нашла в одной из урн. Она высыпала из него на ладонь порошок и хотела лизнуть палец, чтобы подцепить им несколько крупинок.

— Стой! — в ужасе закричала Ира. — Не трогай это.

Она сразу его узнала по пластырю на стенке: обычный пузырек, в котором раньше находилась перекись водорода. Когда Ира выбросила его в помойку, она не предполагала, что уборщица вытащит его оттуда.

— Это очень ядовитое вещество, — пояснила она, заметив недоуменный взгляд уборщицы. — Дай лучше, — протянула она руку к баночке, но Нина Яковлевна уступать не собиралась.

— Откуда знаешь, твое, что ли?

— Нет, — поспешила отбояриться Ира. — Просто надпись там сбоку: «Nesamonnis», видишь?

— И что? — Нина Яковлевна равнодушно посмотрела на латиницу.

— Так называется один из сильнейших ядов, — Ирина сказала это с таким серьезным лицом, что Нине Яковлевне стало не по себе — только что она стояла на краю смерти.

— Сильнейший яд, говоришь? — задумчиво произнесла Гадушкина, оправившись от шока. — Отлично! Как раз то, что мне нужно. Тараканы дома завелись. Чем только ни травила — ни одна зараза не берет. Может, эта ерундовина избавит от напасти.

Альмира воспряла духом: воображение рисовало ей ласкающую душу картину мести. Снегирев часто жаловался на милиционеров, которые не дают ему покоя допросами и обысками. Гадушкина точно знала, что на рабочем месте Сергея обыск не учиняли, иначе бы об этом знали в его отделе. Она правильно рассудила, что рано или поздно это должно случиться, раз уж за него так крепко взялись. Улучив момент, когда в комнате Снегирева отмечали чей-то день рождения и по этому поводу все уже основательно набрались, Альмира пробралась к столу Сергея и незаметно сунула в захламленный ящик пузырек, предварительно завернув его в бумагу, чтобы он не бросался в глаза.

Уныло и безрадостно стало в доме Яцкевичей. Камил больше не задерживался после работы и не уезжал в частые «командировки», выходные он проводил дома, лежа на диване, безразлично уставившись в телевизор. Он вообще стал равнодушен ко всему: ничего его больше не интересовало. С гибелью Сонаты мир опустел и стал тоскливо-серым. Все идеи и мечты, на которые она его вдохновила, без нее потеряли всякий смысл и казались ненужными.

Ирине тоже было не по себе. Казалось бы, сбылось то, к чему она так стремилась: муж остепенился и сменил разгульный образ жизни на домашний. Но он стал другим: поникшим и вялым, без прежней искорки в лукавых зеленых глазах. Камил все время молчал, и дни его походили одни на другой. Ирина пыталась расшевелить мужа, она думала затеять ремонт, чтобы отвлечь его от печали, но ничего не вышло: Камил проигнорировал ее идею. Поехать в отпуск он тоже отказался: как с женой, так и без нее. У нее самой на душе было пасмурно, и не только из-за тяжелой домашней обстановки.