Через сорок минут к начищенному крылечку ресторана «Доминика» подошла потрепанная жизнью дама. Подергав ручку и вглядываясь сквозь блестящее стекло, она робко постучалась. Открывать ей не торопились, но дама была настойчива. Подошедший охранник, наряженный в костюм офицера французской армии, посмотрел на нее как на недоразумение.
— Закрыто! — сердито пробасил он, не отворяя дверь.
— Мне к администратору. По поводу работы.
Смерив посетительницу презрительным взглядом, вышибала пустил ее внутрь, но не дальше вестибюля.
— Подождите здесь, — указал он на обитый бархатом диванчик и исчез в позолоченной арке.
Элегантная статная женщина не взглянула на Ирину вовсе. Казалось, в своих модных очках она смотрит сквозь нее.
— Я по поводу работы, — повторила Ирина. — Уборщицей.
— Эта вакансия у нас закрылась, — одарила ее фразой администратор. — Могу взять вас на место посудомойки.
На минуту задумавшись, соискательница закивала головой.
Ирина заполняла анкеты, старательно отвечая на вопросы, и размышляла о том, что все пока складывается удачно. «Посудомойкой быть, пожалуй, даже лучше», — решила она, оценив свое рабочее место. Ее провели сквозь роскошный банкетный зал с крахмальными белоснежными скатертями на вычурных столах, с тропическими растениями, рассредоточенными по периметру зала, и большим аквариумом в центре. Служебные помещения «Доминики» выглядели скромнее, но так же ухоженно. Даже в подсобке царил идеальный порядок: все лежало на своих местах и сверкало чистотой, как у идеальной хозяйки. Чувствовалось, что управляла рестораном женская рука.
Как объяснить мужу свой внезапный трудовой порыв, выраженный в столь экзотической форме, Ирина не беспокоилась. Камила давно перестала интересовать ее жизнь, он лишь иногда создавал видимость участия. Бросит мимоходом дежурное «как дела?» и никогда не выслушает ответ. Его равнодушие всегда обижало Ирину, а теперь оно пришлось кстати. «Не нужно будет врать», — удовлетворенно подумала она, собираясь на работу. Ее смена начиналась с пяти вечера и заканчивалась в десять, и когда она выходила из дома, Камила еще не было. В первый день, возвращаясь домой около одиннадцати, Ирина заготовила историю про то, что засиделась в гостях у подруги, но вранье осталось невостребованным: Камил ничего не стал спрашивать. Он оторвался от экрана, на котором шумел стадион, чтобы перекинуться с женой парой ничего не значащих фраз. Легенда про заболевшую маму тоже не пригодилась: в следующий раз Ира вернулась раньше Камила, а потом муж и вовсе уехал в командировку.
Ирина на совесть драила тарелки и кастрюли, бережно расставляя их по полкам. Из ее рук не выскользнула ни одна чашка, не разбился ни единый бокал. Покладистая посудомойка нашла общий язык со всеми, с кем приходилось сталкиваться по работе. В час пик, когда особенно много клиентов, обслуживающему персоналу трудно избежать склок между собой. Своим спокойствием и доброжелательностью Ирина снимала напряжение в коллективе, и люди это оценили. Как ни странно, но в штат ее не утверждали — в «Доминике» по традиции испытательный срок составлял три месяца. Но Иру это обстоятельство ничуть не расстраивало: долго засиживаться в посудомойках она не собиралась.
Частые допросы, на которые без конца вызывали Снегирева, превратили его в неврастеника. Необходимость общаться с правоохранительными органами давила на психику, а тут еще с любовницей начались трения. Он не понимал, почему так случилось: раньше Альмира для него была отрадой, с ней он отдыхал душой и чувствовал себя счастливым, а теперь она начала его раздражать. Вроде бы ничего не изменилось: девушка оставалась ласковой и приветливой, нахваливала его и говорила нежные слова, но прежней радости при взгляде на нее он больше не испытывал.
Сергей впервые всерьез на нее разозлился, когда пожаловался на жуткую мигрень, которая возникла после долгого разговора со следователем. Он покинул кабинет Мостового совершенно раздавленным и готов был лезть в петлю — до того измочалили ему душу каверзными вопросами и циничными подозрениями. Но вешаться Сергей не стал, он выбрал более щадящий способ снятия стресса, который выражался в распитии пива в ближайшем баре.
— Кто бы знал, как мне это все надоело?! Они во всем подозревают меня, представляешь?!
Альмира не представляла, но с готовностью закивала головой, а Сергей продолжал стенания:
— Совершенно работать не хотят. Если бы моя Майка не была настолько знаменита, никто бы ничего и не расследовал. Но не тот случай. Майя у меня звезда, и хотят менты или нет, а шевелиться им придется. Убийство журналистки — это не хухры-мухры, просто так дело не закроешь, тут мозгами двигать надо. А следователь что придумал — неслыханная наглость! Смерть Майи пытается повесить на меня! Ничего более нелепого невозможно придумать. Хоть ты не веришь, что это я убил свою жену?
— Я все понимаю. Но, Сереженька, лапушка, я не буду тебя винить. Ты поступил правильно. Она стерва, всю кровь из тебя выпила. Ты же ради нас старался, ты это сделал, чтобы никто не мешал нашему счастью.
— Не смей так говорить! Я не убивал и никогда бы не убил Майю, чтобы между нами ни произошло! — Сергей почти кричал. Голос его нервно вибрировал, взгляд сделался бешеным. Она ему не верила, и это было больнее всего. Его любовь, его все, ось, вокруг которой совсем недавно вращался его мир, считала его виновным. Он на нее надеялся, доверял ей, считал частью самого себя, а выходит, что все это было не больше чем иллюзия.
Альмира поняла, что переиграла, но идти на попятную было поздно. Кто убил жену Сергея, ее не интересовало, важно, что на пути к заветному венцу больше никто не стоял. Возможно, именно Сергей сподобился — так и что же? С такой гиеной жить — не каждый выдержит, вот и закончилось терпение у мужика.
— Я не то хотела сказать, котик… — попыталась она загладить неудачные слова, но Сергей ее не слушал. Тогда Альмира решила перевести беседу на другую тему и заговорила о свадьбе, чем окончательно вывела Сергея из себя.
— Как ты можешь сейчас об этом думать?! Я жену потерял, и мне очень тяжело. Или ты считаешь, что я бездушная чурка, которой чужды страдания?!
Альмира впала в отчаяние: она сразу поняла, что для Сергея смерть супруги — не более чем повод откреститься от собственных обещаний. Самое главное, он не желал строить планы на будущее. Его траур может длиться неопределенно долго, столько, сколько ему самому будет удобно.
Сначала Альмира дипломатично молчала и о браке даже не заикалась, но чем дальше, тем больше такое положение начинало злить. Однажды она не выдержала и закатила грандиозный скандал. Сгоряча наговорила много лишнего, ей было так обидно, что она не контролировала себя, сыпала оскорблениями, многие из которых были вполне справедливыми.
— Ты из себя ничего не представляешь: низкорослый, эгоистичный неудачник! У тебя все мелкое: и рост, и характер, и душонка, и, и, и… Только комплексы огромные! Я тебя никогда не любила, тебя вообще не за что любить! Только такая дура, как твоя Майка, могла в тебе что-то найти. А ты — последняя скотина! Ты ее предал и предашь всех остальных, которые у тебя будут, если будут, конечно. Счастья тебе не видать никогда — козлы вроде тебя счастливыми не бывают, потому что идут к нему, круша все вокруг, не задумываясь о том, что причиняют боль другим.
Альмира обвиняла его во всех грехах и чувствовала, как самой становится легче: после долгого вынужденного притворства и игры в по уши влюбленную дуру было невероятно приятно снова стать собой. Сейчас она говорила все, что думала; пусть грубо, некрасиво, язвительно, но это звучали ее слова, самые правдивые, те, которые давно накипели в душе.
Они разругались в дым. Несмотря на ушат грязи, который выплеснула на него бывшая пассия, Сергей остался доволен: он давно ждал развязки, а теперь можно было с чистой совестью поставить на их отношениях крест. Главное, получалось, что он не виноват: это дама его прогнала, а он достойно вынес все нападки и удалился с честью и гордо поднятой головой.
Вскоре Альмира очень пожалела о своем выпаде. Нужно было потерпеть и дожать Сергея до брака — никуда бы не делся, он слабовольный, таких измором берут, но поезд ушел. Не зря мама называла ее дурындой. Альмира все-таки попыталась приблизиться к Сергею, нежно попросила прощения, но толку не вышло: тот посмотрел на нее с видом оскорбленного самолюбия и отвернулся.
— А ты щучка, притворная, хищная щучка. И ты меня никогда не любила — я хорошо запомнил твои слова! — бросил он на прощание.
Альмира ходила угрюмая, часто раздражалась по мелочам и плакала. Дома наседала мама с нравоучениями и упреками: «Это же надо быть такой клушей — жениха упустить! Ты хоть понимаешь, что это был твой шанс, возможно, единственный!» Нина Яковлевна расстроилась не меньше дочери: она уже мысленно выдала ее замуж и отправила жить в дом Снегирева. Туда же наведывалась по воскресеньям с пирогами и контрольными проверками. А тут такой подвох — все планы полетели в тартарары.