— Петрович, уйми своего мальца, пока беды не случилось! — Прохор попытался вклиниться между мной и парнем, макушка которого едва ли доходила до моего подбородка.
— Олежа! — седой старик схватил парня и потащил назад. — Угомонись, дурья твоя башка!
— Отпусти его, — спокойно велел я: слова парня меня задели. Не обидели, нет, наоборот, напомнили, почему я, вопреки желанию родителей, в армию пошел. Такой же дурной да храбрый был. Такой и остался. — Как мне в эту штуку забраться?
— Барин, — простонал Прохор и закатил глаза.
Петрович и Олежка застыли с открытыми ртами. Видимо, не ждали, что их барин два раза на одни и те же грабли наступит. Но первый-то раз наступал не я, так что не считается. Да и молния дважды в одно местно не бьет, авось пронесет.
— Просто подойдите и прикажите ему. У вас сила, — посоветовал пришедший в себя первым парень. — Он вас послушает.
— И снова мозги поджарит? — от одного вида на мрачную махину драгуна становилось не по себе. Но, в то же время, меня тянуло к нему.
— Возможно, — не стал юлить Олежа. — Но по вам никто тут скучать не бу…
Петрович сначала отвесил дерзкому юнцу звонкую затрещину, а потом ловко зажал рот и оттащил назад.
— Вы уж не серчайте на него, барин, — попросил он. — Мальчишка рано родителей потерял, а от моих рук отбился. Не в себе он. Если чем обидел — накажите меня, как раньше.
В чье тело я угодил-то? Что за садист с модельной внешностью?
— Потом разберемся, — пообещал я не только присутствующим, но и себе.
Оставив остальных позади, я направился к драгуну, который возвышался над людьми, словно цельнометаллический колосс. И как он работает?
— Барин, — осторожно позвал Петрович. — Люд говорит, что полоз-то здоровенный. Третий или четвертый класс, не меньше. Супротив такого нужен драгун хотя бы пятого класса, а лучше выше.
— Понял, — кивнул я, не замедляя шага и следуя зову сердца — своего собственного и того, что билось под выгравированным на нагруднике драгуна вороном. — А это какой?
— Дык… — Петрович замялся. — Никакой.
— Это как? — я резко остановился и развернулся на каблуках.
— Его создали еще до того, как ранги ввели, — виновато сообщил старик. — А как создавали — одному Богу известно. И времена темные были, и технологии. Он принадлежал основателю вашего рода Дмитрию Воронцову — великому полководцу и воителю. В этом доспехе он сразил множество противников. В нем и погиб. С тех пор драгун никого к себе не допускал, а тех, кто пытался его подчинить — убивал. Говорят, что он проклят, — голос Петровича завибрировал и сделался тише, будто он боялся, что черный доспех его услышит.
— Но другого у меня нет, так? — я снова повернулся к драгуну. Его тусклые глаза-линзы ничего не выражали. С виду он не казался живым или наделенным интеллектом. Но что тогда я слышу? Чье это сердце?
Мне никто не ответил. Все и так было понятно — ни одного другого доспеха в помещении не имелось, хотя места хватало с большим запасом. Значит, выхода нет. Прямо сейчас могут гибнуть люди, и лучше уж я умру, пытаясь им помочь, чем буду сидеть сложа руки.
Встав напротив черной махины, я приказал:
— Впусти меня!
Ничего не произошло.
— В прошлый раз вы молвили: — «внемли моей крови и повинуйся», — услужлив подсказал Прохор, на всякий случай отходя подальше. — А еще руку перед собой выставили вот так, — он сделал жест, словно пытался остановить кого-то невидимого.
Мистика какая-то…
Я выставил перед собой ладонь и направил ее в сторону драгуна, после чего набрал в легкие воздуха и громко произнес:
— Внемли моей крови и повинуйся!
Несколько секунд ничего не происходило. Когда я уже хотел опустить руку, то биение сердца в сознании стало предельно явственным. Прямо перед моими пальцами появилась большая кровавая печать. Рисунок висел в воздухе, после чего вспыхнул черным пламенем. По воронёной броне драгуна прошли алые всполохи. С тихим стоном он пришел в движение. Облако пыли взметнулось в воздух. Громадный доспех опустился на колено и поставил передо мной открытую стальную ладонь. Я бесстрашно шагнул на нее и взялся за большой палец, как за поручень.
Драгун выпрямился и расправил широкие плечи. Он поднес меня к шлему и несколько мгновений держал перед глазами, словно изучал безжизненными тусклыми линзами. Мне показалось, что я смотрю если не на человека, то на что-то живое и разумное. Но забрало большого шлема оставалось недвижимым и лишенным эмоций.
— Впусти. — Властно велел я, привычно отбросив прочь сомнения и страх.