— Нисколько, — я покачал головой, маскируя за вежливостью размышления.
Что побудило Распутина заставить спешно подготовить для меня конспекты? Он думал, что я погиб, значит, поручил Шереметьеву все подготовить совсем недавно. Но Распутин мог и сам просто дать мне нужные записи или книги, но предпочел выбрать для этой задачи курсанта, приглядеться к которому меня просил Нечаев. Если учесть, что мой наставник знает о Тайной канцелярии, то не исключено, что он в курсе происходящего. Возможно, эта напускная забота о моей успеваемости не более чем маскировка, чтобы помочь мне втереться в доверие к Шереметьеву.
Как бы то ни было, я решил не упускать благоприятную возможность завести дружбу с Николаем. Но сделать это мне хотелось скорее для того, чтобы лично убедиться в его невиновности.
— Войдете? — предложил я, отступая чуть в сторону и делая приглашающий жест рукой. — У меня есть неплохой коньяк.
— Прошу простить, граф, — с сожалением покачал чернявой головой молодой Шереметьев. — Время уже позднее, а мне нужно придерживаться режима дня. Да и пить доктор запрещает — это скверно сочетается с горькими пилюлями, коими он пичкает меня едва ли ни с самого рождения.
— Не сочтите за грубость, но от какой хвори лечат столь обстоятельно и долго? Мне неизвестны подобные недуги.
— Они никому не известны, — вздохнул юноша, — но это не мешает им изводить людей. Говорят, это связано с влиянием абсолюта, но никаких доказательств нет.
— Если я чем-то могу помочь…
— Не можете, — с неподдельным сожалением произнес Шереметьев, и его взгляд затуманился. — Никто не может.
Мы немного помолчали, и каждый задумался о своем.
— Мне пора, — вежливо улыбнулся Николай. — До завтра, Михаил Семенович.
— Можно просто Михаил, — предложил я и протянул ему руку. — Спасибо за конспекты.
— Пожалуйста, — рукопожатие Шереметьева оказалось вялым и слабым. — Доброго вам вечера.
— И вам.
Мы распрощались, и Николай Шереметьев пошел дальше по коридору к своей комнате. Я вышел и проводил его взглядом, а когда собирался вернуться и закрыть дверь, он вдруг обернулся.
— Григорий Ефимович сказал, что завтра занятия начнутся в подземелье под Академией. Велел никому не опаздывать.
— Буду вовремя, — пообещал я.
— И еще, — Шереметьев замолчал в нерешительности, но потом все, же произнес. — Я настоятельно рекомендую вам сегодня ознакомиться с первым конспектом. Уверяю, вы найдете в нем нечто особенное.
— Хорошо, — по взгляду собеседника я понял, что он имеет в виду нечто отличное от лекций Распутина. — Непременно прочту его.
— Доброй ночи, — еще раз пожелал мне Николай и скрылся за дверью.
— Доброй, — пробормотал я, возвращаясь в свои покои.
Едва замок щелкнул, конспекты Шереметьева оказались в моих руках. Я включил светильник и сел в удобное кресло рядом с небольшим круглым столиком. Большая часть записей сразу же оказалась на столешнице — меня интересовала самая верхняя тонкая тетрадь, на которую просил обратить внимание Шереметьев.
На обложке аккуратным подчерком было выведено название конспекта: «О полозах, их строении и повадках». Начав читать с первой страницы и углубляясь в текст, я с каждой минутой все больше недоумевал, что имел ввиду мой сокурсник. Все изложенные факты уже были мне известны. Но даже в противном случае едва ли представляли из себя нечто достойное особого упоминания.
Продолжая складывать убористые, красиво выведенные буквы в слова, я думал над их возможным тайным смыслом и искал зацепки, но раз за разом терпел неудачу. Наконец, трижды прочитав конспект, я устало отложил его в сторону и признал свое поражение: чтобы ни хотел поведать мне Шереметьев, это оказалось за гранью моего понимания.
Открыв окно и впустив в комнату свежий ночной воздух, я прошелся по помещению взад-вперед, то и дело поглядывая на тетрадь. Сдаваться мне никогда не нравилось, поэтому спустя пару минут мои глаза снова скользили по уже хорошо знакомому тексту.
Местами Шереметьев записывал слова Распутина довольно витиевато, используя при этом не всегда подходящие слова, без которых вполне мог обойтись. Особенно это было заметно в начале некоторых абзацев и…
…только сейчас меня осенило — заглавные буквы первых слов в начале каждого абзаца!
Все это время я искал что-то изложенное прямым текстом, затем завуалированное, а потом и вовсе зашифрованное. Но все оказалось куда прозаичнее. Это и шифром-то не получалось назвать, даже с натяжкой. И как я сразу не догадался?
После сложения заглавных букв сначала в белиберду, а потом, путем разделения, и в слова, у меня получилось весьма неприятное послание: «В Академии опасно. Они следят. Не полозы. Люди».
От прочитанного мне стало немного не по себе. Захотелось пойти к Шереметьеву и потребовать объяснений. Но часы показывали почти час ночи, так что едва ли столь поздний визит будет уместным и не вызовет подозрений. Нужно придумать, как поговорить наедине, не привлекая ненужного внимания.