Чёрт, мой желудок не был сытым с тех пор, как я сбежала. Но даже с пустым желудком, кажущимся способным начать самостоятельно свёртываться, всё равно это лучше, чем всё оставленное мною позади.
— Тебе нравятся люди, девочка? — он хмуро смотрит на проезжающих по дороге машин, словно они ответственны за все его недовольства.
Отчего-то у меня сложилось впечатление, что его вопрос — своего рода проверка, поэтому я отвечаю честно:
— Мой опыт показывает, что люди могут быть довольно… — «омерзительными; злобными; ненадёжными». — Ужасными. Так что неа, не сказать, что я фанатка подавляющего большинства людей, — я нервно прочищаю горло, но что-то подталкивает меня тихонько добавить: — По правде говоря, они довольно отстойные.
Он поворачивает голову, и его глаза всматриваются в мои, что заставило меня задуматься: не оскорбила ли я его неким образом. Он просто пялится на меня, как на необычное существо, которое он пытается понять.
Через секунду он возвращает своё внимание к дорожному движению, а я остаюсь в раздумьях: устроил ли его мой ответ или как-то разочаровал.
Минует длительное и неловкое молчание, и я мысленно готовлюсь попрощаться, поскольку мне нужно посмотреть, удастся ли мне найти достаточно безопасное место, чтобы переночевать.
— Ты неряшлива, девочка?
Я смущённо смотрю на него.
— Простите?
Его густые брови опускаются.
— Ты неряшлива? Ты же знаешь, какими иногда бывают подростки — груда белья, провонявшего всё помещение. Громкая фигня, которая по замыслу должна быть музыкой. Никогда за собой не убираются, — он поворачивается в мою сторону, его брови сердито нахмурены. — Ты относишься к этому типу девочек?
Я отпрянула.
— Нет, сэр.
«Что за фигня с этим чуваком?»
Он внимательно смотрит на меня, прежде чем кивнуть.
— Так я и думал. Понимаешь, они не заставляют их и не воспитывает так, как раньше. В моё время ты либо убирал свою комнату, либо получал нагоняй. И если ты попадал в армию, то какой-нибудь пацан в отутюженной форме разделывал в пух и прах на глазах у всех за то, что постель заправлена тобою не в соответствии с их нормами.
Сейчас я думаю, что выбрала не ту скамью. Поскольку мне просто повезло с тем, что я стала мишенью для сумасшедшего старикана.
Разумеется, мой желудок в это самую минуту решает зарычать подобно дикому зверю, и при том возмутительно громко.
Его глаза прищуриваются, глядя на меня — как у охотника при виде добычи.
— Когда ты в последний раз ела?
Моё лицо запылало от жара и стыда, и я отвожу взгляд. Второпях закрепив лямки рюкзака на плечах, я перемещаю задницу на край скамьи, зная, что мне придётся быть осторожной, вставая с тяжестью этой штуковины.
— Ты из-за гордости убегаешь? Или страха?
Его слова раздаются как раз тогда, когда я встаю, готовая рвануть так быстро, как только позволят ноги. Что-то побудило меня замереть и отважиться взглянуть на него.
Бледно-карие глаза приковывают меня к месту своей интенсивностью, но в то же время в их глубине таится неожиданное понимание.
— Я распознаю гордость, когда вижу её. Но это, знаешь ли, может быть и нечто плохое, — он отводит глаза, изучая наше окружение, после чего возвращает своё внимание ко мне. — Я собираюсь перекусить, — он с неприязнью поджимает губы, — только не этим дешманским говно-бутербродом.
Почему он мне говорит это?
«Пошевеливайся, Джорджия. Съебись от этого чокнутого».
Я отворачиваюсь, но его голос вновь останавливает меня, когда я делаю не более двух шагов.
— Ты просто бросишь старика обедать в одиночестве? — от его негодования я поворачиваю голову и смотрю на него. На его лице застыл жестокий хмурый взгляд. — Я-то думал, что такая барышня, как ты, не бросит пожилого человека одного добывать пищу.