— Да, это хорошо. Так охуенно. — Зажимаю клитор, отчего ее уста приоткрываются в судорожном вздохе. Стараясь пока не кончать, произношу сквозь стиснутые зубы: — Чувствуешь, как приятно я тебя заполняю? Тебе все время будет не хватать моего большого члена. А мне — твоей мокрой сладкой киски.
Ее дыхание становится все более тяжелым, когда я продолжаю ласкать ее клитор большим пальцем.
— Боже, боже, боже. Бронсон!
За секунду до того, как ее киска сильно сжимает мой член, рыжая издает пронзительный вскрик, заливая меня своим потоком. Я не в состоянии больше ждать — начинаю быстро двигать бедрами, едва не уронив ее. Но моя женщина не обращает на этой внимание. Она упирается в меня руками, чтобы поддержать себя, и позволяет трахать ее до тех пор, пока ее оргазм не сливается с моим.
— Черт. Черт! — вздрагиваю, кончив в нее. Она обмякает и наклоняется вперед, уткнувшись лицом мне в шею, и я прижимаю ее к себе, пока мое тело содрогается, а член все еще сочится спермой, словно намереваясь пометить ее киску как свою.
Ведь она уже пометила меня как своего.
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
ДЖОРДЖИЯ
— Так что… вот так вот. Я никогда не был тем, кого можно было бы назвать обычным подростком.
Голос Бронсона грохочет подо мной, где я лежу, свернувшись калачиком у него под боком, прижавшись щекой к его груди.
— Пришлось взять бразды правления в свои руки, когда мне исполнилось девятнадцать.
Отсутствие зрительного контакта придает мне смелости в раскрытии некоторых деталей прошлого.
— В детстве я никогда не ходила на школьные танцы, да и друзей настоящих у меня не было. Мама связалась с группой карнавальщиков и заставила меня выступать. Когда постоянно переезжаешь, не так-то просто завести друзей.
Не решаюсь продолжить, но что-то подталкивает меня дать ему представление о том, что я пережила, пусть даже в существенно отредактированном виде.
— Через некоторое время я продемонстрировала им свое умение вести бухгалтерию, и они позволили мне взять на себя ответственность, так как последний парень, который у них был, украл всю выручку.
Очерчиваю пальцем аккуратные чернильные вихри на мужском торсе, искусно изображающие скорпионье жало, собирающееся наносить удар.
— Я начала прикарманивать деньги, но, в сущности, брала меньше, чем они мне были должны. — Голос становится сердитым. — Мама выплачивала долбанные гроши по сравнению с теми деньгами, что, как я знала, они получали от моих выступлений. Я прятала деньги частями в учебниках, по которым занималась, чтобы получить аттестат.
Выдерживаю долгую паузу, прежде чем продолжить. Слова вырываются нерешительно, едва превышая шепот:
— Знаю, ты ощутил их; пусть они и зажили и покрыты чернилами, но думаю, что шрамы всегда будут вызывать нестерпимую боль.
Он молчит. Единственный признак того, что мужчина все еще не спит, — это мозолистые кончики пальцев, лениво прокладывающие дорожку вверх и вниз по моей спине.
Мой палец замирает при прослеживании бронсоновской татуировки, а слова застревают в горле… хотя я и не собираюсь раскрывать всю правду. Не уверена, что смогу быть полностью честной, потому что даже не знаю, чем я являюсь.
Поэтому я прибегаю к умалчиванию о самых уродливых, самых сокровенных деталях, надеясь, что однажды я буду достаточно смелой, чтобы раскрыть перед ним все части себя, а не только несколько поверхностных слоев.
— В последнем городе, в котором мы остановились, жил парень моего возраста. Мы задержались там дольше обычного, поскольку у одного из членов труппы рядом проживала семья.
Заставляю себя провести пальцами по его груди. Сосредотачиваясь на изучении остальных элементов этого чернильного шедевра, сумею отвлечься от болезненного прошлого.
— Я думала, что влюблена в него, а он в меня. Теперь же, в ретроспективе, мне просто так не хватало любви. Внимание не было связано с тем, могу ли я принести кому-то легкие деньги. До меня доходили слухи о том, что его мама была немного сумасшедшей, но я не придала особого значения. Он не упоминал о ней в разговорах, и мы никогда не ходили к нему домой. Мы встречались в лесу и разговаривали. Целовались. — Тяжело вздыхаю. — Мне казалось, что он будет тем единственным, кому я отдам свою девственность. И… он стал таковым.
В голосе звенит лед, пока я вспоминаю юную, невинную девушку, которой я была, но у которой насильно вырвали последнюю частичку невинности.
— Я чертовски уверена, что не отдавала ее добровольно.
Сильные пальцы замирают, прекращая ласковые касания вдоль спины. В хриплом тоне проглядывается томление, когда он мягко попросту произносит:
— Рыжая.
— Он подсыпал что-то в пиво, которое принес. Никогда не переносила пиво, так как в детстве мама приводила в дом слишком много выпивох, а это пойло любилось ими. Но я уступила, потому что это был он. Я очнулась на каком-то деревянном помосте в лесу. — Монотонным, ровным голосом рассказываю я, поскольку пытаюсь утаить боль от того случая. — Он изнасиловал меня, пока его мать скандировала об очищении от демона внутри меня. А я ничего не могла с этим поделать. Я была связана, и после того как он…