Я возражаю:
— Вы бросаете меня? Но как мне отплатить Вам? — судорожно оглядываю маленькую хижину. — Могу повозиться с домашними делами или…
— Джорджия. — Имя — одно-единственное слово — свидетельствует о том, что он уже все решил. Со мной всегда так поступают.
Никто не хочет связывать себя со мной каким-либо образом. Дело не в том, что я неблагодарна ему — отнюдь нет. Просто внутри живет ранимая, жалкая девчонка, которой хочется, чтобы кто-то — кто угодно — хоть раз оказался рядом с ней. Надолго.
Чтобы у нее был кто-то рядом до конца ее дней.
Опускаю подбородок, глядя в свою тарелку, и усилием воли заставляю слезы не проливаться.
— Спасибо за все, что Вы сделали.
Невозможно не заметить легкую дрожь в голосе, не заметить, с какой тяжестью каждое слово вырывается из сдавленного горем горла.
На следующий день, когда я просыпаюсь, на деревянной полке, прикрепленной к стене хижины в спальне, стоит большая спортивная сумка.
Осознаю, что осталась одна, как только босые ноги касаются деревянного пола, когда я поднимаюсь с кровати. Он ушел и не вернется, пока не уйду я.
Расстегнув молнию на сумке, нахожу большой конверт и вынимаю первое попавшиеся содержимое. Разворачиваю небольшую карту с отмеченным маршрутом, который выведет меня из хижины на главную дорогу.
К карте прикреплена записка, безошибочно написанная мужскими печатными буквами.
«ВОЗЬМИТЕ ФОЛЬКСВАГЕН БИТЛ. КЛЮЧИ В БАРДАЧКЕ. ОСТАВЬТЕ ИХ ТАМ, КОГДА ПРИПАРКУЕТЕ МАШИНУ НА АВТОВОКЗАЛЕ».
Билет на автобус до Джексонвилла, штат Флорида, — следующее, что вложено в конверт, а при виде того, что остается внутри, тяжело выдохнуть.
Это самая большая пачка наличных, которую я когда-либо видела в своей жизни.
Рука дрожит, когда достаю пачку денег, перевязанную резинкой; замечаю маленькую записку, засунутую под ленту.
«ИСПОЛЬЗУЙТЕ ДЕНЬГИ, ЧТОБЫ НАЧАТЬ ВСЕ С ЧИСТОГО ЛИСТА. БУДЬТЕ СМЕЛОЙ».
***
Разум переключается с этого воспоминания на сон, больше не омраченный страданиями. Тепло заливает меня, когда воображение берет верх. Идя рука об руку, Бронсон улыбается мне, словно я — весь его мир.
Никто никогда не смотрел на меня так.
Тоска настолько глубока, что пробирает до мозга костей. Хочу нежиться в этой мечте, однако она расплывается, начиная меркнуть. Кричу в отчаянии, желая, чтобы она осталась, но такого не произойдет.
«Нет! Умоляю!».
Она испаряется, что ничуточку не удивляет. Так заканчивались все сны. Это то, к чему я привыкла.
По этой причине я перестала желать. Перестала мечтать о чем-то большем, чем я располагаю.
Но это не значит, что душа болит меньше, а шрамы на груди не раскаляются, напоминая о том, чего я заслуживаю… и чего не заслуживаю.
Мозолистая рука гладит меня по щеке и успокаивает, заглушая жжение в груди и сердце.
Когда глубокий голос призывает меня отдохнуть, я так и делаю. Ласковая рука, которая принимается лениво поглаживать мои волосы, погружает в беспробудный сон.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ
БРОНСОН
Я почти не сплю, урывая по несколько минут то тут, то там. Отчасти это потому, что я видел ее вялой, гораздо менее яркой, чем она является. И это было не совсем из-за того, что она выпила больше, чем положено. Что-то подкосило ее. Что-то содрало с нее слой дерзости, которую я ожидал от нее.