— Нужна расческа?
— Нет, — тихо бормочет она. — Слишком устала. Разберусь с этим утром. — Зарывшись поглубже в подушку, она ворчит: — Пусть это кружение сгинет.
— А чистая одежда?
При этом ее глаза слегка приоткрываются.
— Нет. — На этот раз женщина отвечает твердо, без малейших признаков невнятности. Что, черт возьми, она пытается скрыть? У нее охуенное тело.
Джорджия закрывает глаза и вздох покидает ее уста.
— Тебе незачем видеть все это. — Ее голос становится таким слабым, отчего прислушиваюсь, пытаясь разобрать следующие слова. — Поверь.
Пристально гляжу на женщину, озаренную скудным светом, льющимся с частично освещенного луной неба, и провожу рукой по лицу. Рыжие волосы спутаны, и я выбью все дерьмо из любого, кто упрекнет меня в этом, однако это гложет.
Не успеваю я и глазом моргнуть, как возвращаюсь из ванной с расческой с широкими зубьями и флаконом кондиционера, который я нашел у нее на столе.
Опустившись рядом с ней на кровать, слегка распыляю кондиционер на ее волосы, а затем аккуратно провожу расческой по спутавшимся прядям.
Ее тело так напрягается, что я замираю, думая, не причиняю ли боль.
— Ты в норме?
Словно заставляя каждую мышцу по очереди расслабиться, ее тело возвращается в более расслабленное состояние.
— Ммхмм. — Наступает пауза, прежде чем она тихо молвит: — Мне никто не расчесывал волосы.
— Ну, не ручаюсь, что работа будет качественной, но лучше так, чем оставлять все как есть.
Она ненадолго замолкает.
— Спасибо, Бронсон. — Ее слова все еще звучат невнятно.
Мне должно быть плевать, но я умираю от желания узнать, что же послужило поводом сегодняшнего вечера.
— Что ты праздновала?
— Мм. — Она не продолжает, пока я распутываю ее длинные волосы, и я думаю, не отключилась ли она уже. Затем приглушенным голосом признается: — Годовщину того дня, когда Рой взял меня к себе.
От ответа моя рука на долю секунды замирает; хочется увидеть ее лицо полностью, а не отвернутым.
— Он единственный человек, которому было все равно, что я не такая, как все. — Даже в ее негромких словах звучит насмешка, от которой я выпрямляю спину. — Хотя, вероятно, он думал, что я чудачка, особенно учитывая, как я боюсь леса.
Женщина звучно сглатывает.
— Я не могу подойти слишком близко к деревьям на заднем дворе. Трудновато скосить траву… — Она перерывается со вздохом. — Люди будут смеяться и думать, что я чудила. — Резкий смех рыжей действует как удар под дых. — Они были бы правы. Я и есть чудила.
Боль так явственно звучит в произнесенном, словно кто-то вдарил мне по почкам. Мое неоспоримое возражение тотчас вырывается из уст:
— Нет, это не так.
Она испускает вздох, который звучит так печально, что в груди вспыхивает жжение. Напрягаюсь, чтобы разобрать ее слова, которые превращаются в едва слышный слабый шепот.
— Я чудила. В конце концов ты поймешь. Тогда ты больше никогда не будешь смотреть на меня также.
Каждое слово, проговоренное ею в этой постели, словно обернуто слоями, маскирующими его и делающими еще более загадочными, отчего голова идет кругом. Мне чертовски хочется узнать, чего она так боится.
Ее дыхание становится ровным и спокойным, словно женщина погрузилась в сон. Рыжая меня так запутала, но, когда дело касается этой женщины, я чертовски жажду больше фактов. Есть дюжина разных дел, которые я мог бы делать прямо сейчас — должен был бы делать прямо сейчас, — но нет такого места, где я предпочел бы находиться, чем рядом с нею.