– Какой… утрате? – Липкий ледяной язык лизнул принцессу по спине, под сердцем задрожала тоненькая колючка. Неминучесть.
– Светлячок, – сказал Рахихорд и заплакал.
Юрг шагнул вперед, опустился перед ним на колени и взял его немощные руки в свои:
– Расскажи. Расскажи мне все, как было; расскажи так, словно ты говоришь с ее отцом!
– Вы улетели, обретя друг друга и исполненные жажды новых свершений… А она осталась одна. И тогда она обратилась к Кадьяну.
Юрг заскрипел зубами, но промолчал.
– Вас же там не было! – невольно воскликнула мона Сэниа. – Откуда…
– Я велел Кадьяну рассказать правду, – продолжил за отца Лронг, – а он – верный слуга. И он рассказал. Наша светлая властительница пришла к нему, и слова ее были словами последнего повеления. «Еще день назад я вернулась бы на Землю самой счастливой девчонкой, – сказала она. – А теперь я не хочу возвращаться совсем. Но и здесь мне делать нечего. Я потеряла того, кто любил меня больше света белого, больше солнца красного…»
Юрг почувствовал, как у него перехватило горло, – вот такого Кадьян просто не способен был выдумать. Так могла сказать только девочка с далекой Земли…
– И еще, сказала она, не стало одного человека; Кадьян не спросил какого. И тогда она повелела ему открыть ей… – Он замолк, не решаясь или не находя сил продолжать.
– Говори, – прошептала мона Сэниа, видя, что у Травяного рыцаря просто не поворачивается язык.
– Она велела ему сказать, какую смерть он выбрал бы для себя… И он засмеялся.
– Да, – хрипло проговорил Юрг. – Эта тварь считала себя бессмертной.
– И все-таки он ответил: «Говорят, что самая сладкая смерть – это заснуть и замерзнуть во сне. Ибо эти предсмертные сны обязательно сказочны и ведут в мир, где исполняются самые заветные желания». И тогда она сказала, что хочет заснуть таким сном. И чтобы он перенес ее в ледяную пещеру, где ее не найдет ни один человек – ни с Земли, ни с Тихри, ни с Джаспера.
– И он это сделал… – прошептала мона Сэниа.
– Да. Он служил верно.
Стылый туман, неотделимый от дымных полос, полз по жнивью, затопляя благодатную дорогу Оцмара горечью утраты.
– Да черт побери! – закричал Юрг. – Мы здесь распускаем сопли, а она, может быть, еще жива!
– Нет, – едва слышно проговорил Лронг. – Кадьян передал мне вот это. – И он протянул на широкой, как сковорода, черной ладони нечто, завернутое в детский носовой платок.
– Что это? – с ужасом проговорила мона Сэниа.
– Знак власти. – Он достал из перепачканной чем-то ткани ослепительно сияющую на чудом прорвавшемся лучике солнца, уже знакомую принцессе голубую звезду. – Если этот знак попадет в чужие руки, он холоден, как горное стекло. Таким он и был, когда княжий слуга передал его мне. Это значило, что настоящий владелец звезды еще жив. Но потом он вдруг засиял и согрелся – верный признак того, что я стал его законным хозяином. И глаза бы мои на него не глядели… – добавил он, пытаясь упрятать всесильный амулет обратно.
– А это что? – спросил Юрг, не решаясь дотронуться руками до платка.
– Это – маленькое знамя, на котором изображен Неоплаканный зверь и начертаны магические знаки.
Он развернул платок, на уголке которого был изображен крошечный бессмертный Микки-Маус и тонким угольком были приписаны слова: «Лронг, позаботься о Чернавке».
– Юрг, – неожиданно спросила мона Сэниа, – а сколько ей лет?
И он ответил:
– Пятнадцать.
И это было самым коротким и самым горестным надгробным словом, когда-либо прозвучавшим на Земле, на Тихри и на Джаспере.
– Все на корабль, – скомандовала принцесса. – Мы возвращаемся на зеленый Джаспер.
И эти слова, которых они ожидали с такой жадностью и надеждой, никого не сдвинули с места. Дружинники, сурово глядя на своего командора, молчали, потому что улететь – значило бросить здесь своего. Пусть даже мертвого.