— Евгений! Милый мой угодник! Да к черту те выставки! Для меня важнее было, чтобы дети не болели. Ну как я их оставлю? Ванечке всего год!
— Ванечка уже ходит сам, чем удивил всех вокруг. Ты его к трем годам и читать, вероятно, научишь. Василий-то лентяй: три года почти, а он лежит, листочки на полянке разглядывает. Художником, наверное, будет. А вот Ванюша…
— Да. Ваня весь в тебя: шило везде, никакой управы, - я уселась обратно к мужу на колени.
Мы все ждали дочь. Причем и в первый, и во второй раз. Я понимала, что двумя детьми дело не закончится, и была не против. Мне было в диковинку и в радость растить детей с мужем, который любит их и балует не меньше, чем я сама. Даже представить не могла, какое это счастье. И понимала, как много потеряли мои сыновья из прошлой моей жизни. Если бы не Борис, что взял их под свое мужское крыло, тяжело им пришлось бы в жизни. Но Бог, как оказалось, был добр ко мне, раз посылал таких людей мне в друзья.
Петербург кипел жизнью, кажется, еще более активной, нежели в прошлый мой приезд сюда. Мы остановились в хорошей гостинице. Я, наконец, перестала, словно наседка, каждый час вспоминать о том, что дети дома остались «сиротами». Зато вспомнила о днях, когда сломя голову Евгений прибежал мне на выручку, как сделал все возможное, чтобы я не переживала и не боялась грядущих трудностей.
А самое главное: вспомнила, как терпеливо он ждал моего согласия, как бережно относился к моим идеям и не ломал моего характера.
Первой, кого я встретила в тюрьме, была Ольга. Та самая рыжеволосая, похожая на эльфа девушка. Она узнала меня и в ту же секунду принялась расспрашивать о Германе.
Пока мы ждали Владимира, я все рассказала и еще раз поблагодарила девушку за всё сделанное для нашей семьи.
— Я буду давать показания против нее, Надя. Мне и стыдно, и страшно, что так поступаю с подругой. Но она не стоит переживаний…
— Как и твоего стыда за свое решение, - поддержала я девушку. – на месте той чуть не убитой женщины может оказаться кто-то еще, а нам потом на том свете расхлебывать за свое молчание, - добавила я уверенно. Я планировала посадить мошенницу на всю жизнь.
— Я и несчастной ее не назову. Она словно наслаждалась этой игрой, будто дразнила Бога, будто говорила: «Смотри! Я и так могу. И что ты мне за это сделаешь?».
— Наш долг мы должны исполнить. Никакие сделки с совестью принимать не нужно, - Владимир очень тихо вошел в кабинет, где мы ожидали следователя, и буквально сказал то, что я хотела сказать.
Ольга посмотрела на него с интересом. Владимир тоже отметил девушку и чуть закашлялся. Я улыбнулась. Хорошая, наверное, выйдет пара, если сами того захотят.
— Я и не думал, что она такое может сотворить. Началось все с письма, которое она просила передать. А я забыл о нем. Приехал в Петербург из Верхнеуральска, забегался, а потом вот… узнал о случае с Петром. Когда он не вспомнил о жене, я вспомнил о письме! И тогда уже открыл его, не стесняясь. Там она писала некоему мужчине, имя которого в столице уж больно связано с долгами и прочими нехорошими делами. Она просила его дождаться ее возвращения и пообещала, что скоро у них будут деньги, - Владимир считал себя виноватым перед другом. Но поддерживал идею пока не напоминать Петру о Кларе.
Врачи говорили, что если память вернется через несколько лет, эти чувства, эмоции, пережитые им тогда, будут не яркими, а словно сном, увиденным когда-то давно. Он легко переживет это и смирится с правдой.
Марусю привели в кабинет двое мужчин. Она была такой же тонкой полупрозрачной нимфой, какую я увидела впервые в день их приезда с Петром в усадьбу. Единственное, выглядела она не такой холеной. Грязные волосы, хоть она и пыталась уложить красиво, блестели. Под ногтями виднелся коричневый ободок от грязи. А ее некогда шикарное платье с кружевом выглядело так, словно его пытались стирать в канаве.
Маруся не опустила глаз, а самое главное, даже не спросила о сыне. Хотя Ольга сообщила мне, что через месяц после моего отъезда мать ребенка появилась, чтобы занять денег. Она и тогда не спросила, куда делся Герман.
Мы все прямо при ней рассказали о периоде ее жизни, который пересекся с нашей, о покушениях на Осипа. Все это время Маруся делала такой невинный вид, что мужчины, охранявшие ее, сводили брови, подозревая: все сказанное здесь — об этом хрупком светлом мотыльке, взгляд которого вызывает желание спасти, уберечь от беды — ложь и не более того.
Потом был суд, на котором нашу “хранцуженку” приговорили к каторжным работам. Все женщины, присутствующие на суде, были ошеломлены, что ей не назначили смертной казни. А я не удивлялась: какая-то часть души человека, глядящего на нее, продолжает считать, что это всего лишь огромная ошибка.
Эпилог
В Париже есть одна солидная юридическая контора, корни которой уходят в пару веков назад. Туда и приглашены были удивленные Григорий и Михаил Силантьевы.
Они прожили во Франции уже два десятка лет, обзавелись семьями и частной практикой, которая приносила существенный доход. Единственное, о чем они горько сожалели, так это о том, что не смогли сами похоронить свою мать, не только давшую им жизнь, но и жившую исключительно для них.
Григорий осматривал кабинет, выполненный буквально с царским размахом и отличающийся от нынешних контор подобного рода, как дворец отличается от современных мотелей.
Пожилой, но крепкий, даже спортивный, со свежим загаром и улыбкой, стоимостью в несколько тысяч евро, нотариус смотрел на похожих, но каких-то очень разных мужчин с огромным интересом.
Михаил от такого любопытствующего взгляда даже опустил глаза. Неужели он впервые видит взрослых близнецов?
— Мы ждем еще одну семью с русской фамилией, - сообщил мужчина, заметив, что гостям его становится неуютно под его любопытным взором.
Когда в офис в старом, ставшем уже историческим здании вошла пара чуть постарше Михаила и Григория, нотариус поднялся, поприветствовал их и пригласил за большой дубовый стол.
Это были мужчина и женщина лет шестидесяти - семидесяти. Они увидели близнецов, переглянулись и улыбнулись.
— И так, раз все в сборе, предлагаю начать. Но начать мне придется очень издалека. Ведь эта история, которая передается по наследству в нашей семье, началась в первые годы двадцатого столетия, - представившийся Жан-Марком нотариус начал со странных слов, и Григорий с Михаилом переглянулись.