— Сама не пойму. Будто сердце покалывает, - попыталась я отвязаться от Нюры.
— Гости приехали. Вдова Сыроедова с той самой Никифоровной, что вроде как свахой все зовут. Наверное, опять барина в оборот будут брать. Там за столом все сидят. Как раз к обеду приехали, непутевые бабы, - зло прошипела кухарка.
— А чего непутевые-то, Нюр? – она впервые так зло отзывалась о барынях местных. По мне, если даже и недостойные нашего хозяина, но все эти «невесты» были вполне приличными женщинами.
— Путние сообщают, что в гости собираются. Ну или хоть спрашивают, нельзя ли навестить? А эти как снег на голову, - Нюра присела рядом. – Чего с тобой вчера приключилось-то, голубка? – она приобняла меня, и я отложила вязание.
— Нюр, не знаю сама. Помнишь, летом я в реку-то упала?
— Конечно. Перепугала нас! Я так и не уразумела, зачем ты решила утопнуть, - Нюра наблюдала за мной очень пристально, словно пыталась найти следы очередной странности.
— Никому не говорила, даже Глафире… а тебе скажу… я не помню, что было до того, как меня из реки достали, - подняв на повариху глаза, теперь я искала ответа в ее взгляде или в поведении.
— Как? Не помнишь, как в воду бросилась? – уточнила Нюра, и я отметила, что она все же считает, что это я сама пыталась «утопнуть».
— Вообще ничего не помню до этого дня. Всю свою жизнь не помню, Нюра, - прошептала я. - Только прошу: никому ничего не говори, - я взяла ее руку и прижала к своей груди.
— Да ты чего… девка… - она будто задумалась, свела брови, что-то вспоминая.
— А ведь и правда, ты совсем другой после того раза стала. Все заметили, что будто подменили, - Нюра приложила ладонь ко рту и охнула.
— Из-за чего это я могла в омут-то, Нюр?
— Ой, батюшки, голубушка ты наша… Ведь все хорошо в последнем годе у нас было в усадьбе. И Петр Осипыч не приезжал до этого случая цельный месяц…
— А что Петр? – не понимая, почему она его вспомнила, я замерла и смотрела на нее, как на единственный источник информации.
— Дак ходил за тобой, а когда и вовсе прижимал где. Барыня тебя за это как только ни ругала, как только ни называла. Неужто он чего плохого с тобой сотворил?- глаза Нюры теперь были похожи на Глашины.
— Я не помню ничего, Нюр, - честно ответила я.
— Ладно, разберемся. А щас айда со мной на стол носить. Девки все на улице. Снега везде, не пройти. Отправили чистить до дороги да вокруг скотного двора, а то к сену не добраться. Фирс кое-как к проруби дорогу прошел и там все утро долбился. Айда, голубушка, уж больно много всего мне одной надо. Чичас чай пьют, а вот… согласились на обед.
Я споро оделась и пошла за Нюрой. Снега и правда было столько, что казалось, он всегда здесь был, почти под крышу. И как эти две бабы добрались? На лыжах они, что ли? Вот замуж-то невтерпеж.
Мясной суп, ароматные «колдуны» с птицей и грибами, сладкие пироги с размоченной сушеной малиной – все это Нюра приготовила с утра к обеду. Руки у нее росли откуда надо. Очень споро она справлялась с любой работой. И порядок у нее, когда ни зайди.
Мне всегда нравились такие люди, потому что сама крутилась круглые сутки юлой, пытаясь успеть все на свете.
— Трэ бьен, трэ бьен, - вырывалось из нашей француженки при каждом установленном на стол блюде. Это ее «прекрасно» нашло некое умиление в глазах двух женщин, которых я видела впервые.
Одна полная, даже можно сказать слишком рыхлая, без шеи, в темном платье с темным же кружевом, скорее всего, вдова, оказалась той самой Никифоровной. Лет пятьдесят, а может, даже и меньше, но полнота ей сильно не шла. Голубые глаза на этом белом, каком-то неестественном, будто фарфор лице очень аккуратно скользили по столу, оценивая, чем же потчуют в доме Осипа Митрошина. Но на Клеренс она смотрела с интересом, будто на редкую зверушку: внимательно разглядывала ее одежду, шляпку, которая не очень вписывалась в эти стены, да еще и зимой.
Вторая моложе и выглядит свежее. Я дала бы ей сорок или чуточку больше. Кожа на лице оттенка топленого молока, удлинённые лисьи глаза, темные брови и ресницы. Если бы не крупный нос, она была бы красавицей. Но даже это её не портило, я чувствовала, как что-то в ней очень располагает к себе. Темно-синее платье с черными вставками кружев на груди и рукавах, черный же пояс на сохранившейся хоть и не девичьей, но вполне себе заметной талии, запах ландыша и улыбка, будто хранящая тайну – все это отзывалось даже в моем сердце.
В очередную смену блюд я глянула на барина и поймала его взгляд. Он незаметно покачал головой, мол, он на меня надеялся, а я его подвела. Прислушавшись к себе, не нашла и грамма вины.
— Осип Германович, дружок, как же давно мы вас не видели в обществе, - покончив с супом, начала Никифоровна. Голос у нее, как ни странно, был звонким, чистым как родничок. – Приглашение и я вам слала на ужины, и Сыропятовы, и даже Гольяновы, вернувшиеся недавно из Петербурга. Но вы никому не отвечаете, сидите тут как сыч. А у вас, оказывается, сынок женившись? – она глазами указала на нашу «Кларку» и засмеялась.
Я понимала, что барину сейчас не больно-то удобно отвечать за сына, привезшего с собой не жену, а приживалку, но помочь не могла.
— Серафима Никифоровна, голубушка, не ходок я боле, да и траур у меня, как вы знаете, - барин был подтянут и достаточно весел. Я думала, его вчерашнее поведение было случайностью, результатом некоего стечения хороших обстоятельств, о которых мы не знали. Но сегодня его игривое настроение никуда не пропало.
— Пора уже закончить с трауром, да и вы не стары ишшо и бодры. Дария Наилевна, подтвердите мои слова, душенька, - обратилась она к спутнице, и та, красиво улыбнувшись, прямо посмотрела на нашего «жениха». Судя по отчеству, имела наша «невеста» татарские корни, не иначе. Отсюда этот красивый цвет лица и разрез глаз. А вот то, что она Сыроедова, говорило о не близости татарской крови.
— Правду говорит моя подруга разлюбезная, - тихо, но уверенно начала Дария. - Вы еще молоды, да и сын, понимаю, не собирается здесь задерживаться. Неужто одному сидеть в таких хоромах?