Река Урляда, впадающая в великолепный могучий Урал, покрытая льдом, стала любимым местом для игр детей. А я старалась встать утром пораньше, переделать все дела и до того, как Осип Германович выйдет из своей комнаты, облаченный в тяжелый теплый халат, нагуляться и надышаться морозным утренним воздухом. По тропам, натоптанным вчерашними детскими хороводами, можно было дойти до другого берега. С него наше поместье выглядело просто огромным. Находясь среди построек, казалось: вот оно всё, прямо перед твоими глазами. И только глядя с противоположного берега, можно было осознать весь масштаб усадьбы.
Привычка просыпаться рано пришла с возрастом, когда мои сынишки уже сами поднимались по звонку будильника. Видимо, наступил тот самый момент, когда сладкий сон перестает быть милым спутником, отпускает тебя даже в дни, когда ничего не запланировано. До этого я вставала тяжело, нехотя. А сейчас, как только я открывала глаза, на меня снисходило счастье: впереди новый день, новые люди, новая глава жизни.
Я вдруг поняла, что крепостной я была в прошлом, а не сейчас. Да, конечно, мне посчастливилось попасть в этот дом, в эту девушку. Но, в сравнении с моим прошлым, теперь у меня был опыт, знания и огромное желание творить свою жизнь самой.
Таким вот розовым от рассвета, морозным и прозрачным утром я совершала свой «обход». Прежде на другую сторону реки иногда проходили мужики с топорами за поясом, а кто-то уже ворочался с вязанкой нарубленных хворостин. Но сегодня, на мое счастье, на реке я была одна.
Летом устье снова загудит пароходами, голосами людей, собирающихся у причала. Берега наполнятся мычанием стада, направляющегося на поле. А сейчас, зимой, когда кажется, будто природа отвоевала себе немного времени на отдых, можно было услышать, как ухает в лесу сова, как трещит лед.
Было в этой тишине еще одно прекрасное отличие: отсутствие гула самолетов, который всегда действовал на меня удручающе. Мне казалось, что какой-то неведомый огромный зверь плачет вдалеке. И его тоска передается мне, отчего я чувствую его печаль всей кожей.
В коротком каракулевом обдергайчике, как его называла Глафира, было не жарко. А вот руки в огромных кусачих варежках из верблюжьей шерсти изнывали от жары.
Замерев, я смотрела в девственно чистое небо. Вдруг за моей спиной со стороны леса захрустел снег. Осторожно. Так, словно кто-то аккуратно, боясь быть замеченным, хочет подойти ко мне сзади.
Охнув, я обернулась и заметила высокого кареглазого мужчину. Да, по сравнению с возрастом Наденьки, это был взрослый мужчина. Я же, ещё не забыв свой прежний возраст, могла идентифицировать его как молодого чуть за двадцать лет юношу.
— Простите. Не хотел вас пугать. Я бы еще стоял и ждал, но нога затекла так, что невмочь, - его губы растянулись в совершенно милой улыбке. Глаза блестели от слезы, которая возникает часто на морозе.
На нем не было шапки, но высоко накрученный, весь в изморози от дыхания шарф, видимо, должен был защищать уши. Тулуп с расстегнутыми верхними пуговицами и валенки были в снегу.
— Вы там упали? – зачем-то спросила я и немного отошла с тропинки.
— Нет, просто… снег с деревьев слетел в самый неожиданный момент, - голос его звенел в тишине чисто и гулко, словно гитарная струна.
— Я думала, что одна гуляю здесь так рано, - опять заметив, что он смотрит на меня безотрывно, вставила я.
— Обычно я не делаю этого, но если вы гуляете каждое утро, я готов составить вам компанию, - мужчина сделал шаг вперед, стянул рукавицу и протянул ладонь, - Евгений!
— Я Надежда, - быстро освободила правую руку, а мой новый знакомый быстро взял мою и поцеловал.
Не понимая, как реагировать, я отвернулась и пошла в сторону дома. За спиной под его шагами хрустел снег.
— Вы ведь из усадьбы Осипа Германовича? – раздалось за моей спиной. Я радовалась, что тропка узкая и идти по ней можно только по одному.
— Да, я… крепостная, - на всякий случай, чтобы не обманывать хоть и одетого просто, но явно не деревенского паренька.
— Это скоро исправят, - довольно радостно ответил Евгений.
— А вы? Наш сосед? – я понятия не имела, кто в соседях у моего барина. Да и гостей при Домне в доме не было.
— Почти. Мы живем в Троицке. Мой отец Фома Демидыч Рушанский, - ответил он, но мне опять нечего было сказать.
Когда мы дошли до развилки, где моя тропинка вела напрямик к усадьбе, Евгений остановился на своей дорожке и повернулся.
— Завтра вы снова придете сюда гулять? – спросил он.
— Возможно. Но это не точно. Рада была знакомству, - коротко ответила я, присела, чуть поклонившись, и поторопилась к дому. На берегу с полными ведрами на коромысле уже стояла Нюрка. А Фирс, собранный в свой огромный, клочковатый, как лешак, тулуп, пытался обойти ее.
Каждое утро Фирс долбил топором затянувшуюся за ночь прорубь. Но никогда не носил воды: шел от реки пустой. Воду хоть в дом, хоть в баню или для скотины носили женщины.
— Жениха приглядела, смотрю? А я все думала, куда ты в такую рань ходишь, - хохотнула Нюра и, покачивая бедрам, пошла передо мной к кухне.
— Еще чего! – хмыкнула я, как это делает Глаша. - Просто человек. Шел с того берега.
Пока я шла до дома, вспоминала карие, будто две темные смородины, глаза, красивые, рельефно выточенные скулы этого «просто человека». И поняла, наконец, чего мне не доставало в знакомстве с ним. Губ! Я так и не увидела их за шарфом. А он ни разу не опустил его, хоть и видно было, что неудобно ему от сырой из-за изморози, колючей, наверное, одежины.
Барин за завтраком, да и потом в течение дня будто вспоминал случайно гостий, пришедших с «взаимовыгодным предложением» и, хмыкнув, начинал улыбаться. Сначала мне казалось, что эти предложения ему льстят, но потом поняла, что ему и правда смешно.