Оставалось уточнить кое-какие детали операции, но тут меня позвали на прием к барону Гастелло, моему приемному отцу.
Я надеялась, что после истории с рагу меня накажут заключением дома, однако ехать, чтобы повидаться с драгоценным родственником, все-таки пришлось…
ГЛАВА 44
Мой настоящий папа был заядлым грибником, и как-то взял меня с собой в лес. В какой-то момент он придержал меня за плечо и показал на какую-то малоприметную ямку, частично заваленную валежником.
Я пригляделась и аж отпрянула – это было гадючье гнездо, кишащее сплетенными скользкими черными телами. А ведь просто так их можно было и не заметить, если не приглядываться!
Прием у моего отца, барона Клиффа Гастелло, был, по местным меркам, небольшим – человек на десять-пятнадцать гостей…
И он живо напомнил эту самую яму с гадюками – ну один в один.
Нерисса почти сразу подскочила к Мерседес и начала с кривящимся от отвращения лицом что-то вещать. При этом она показывала то на Агнесс, то на меня.
Ну ясно, рассказывает про злосчастное рагу!
Вскоре новость распространилась в этом небольшом кругу – я видела, как все охали, ахали, ужасались, смотрели на меня и с осуждением качали головой.
– Бедная Агнесс, какие страдания она приняла... – шептались у меня за спиной. – Коровница завидует красоте и добродетели Избранной. Как можно быть такой убогой?
Вообще-то барон Гастелло был не из самых обеспеченных, скорее, даже наоборот. Гастелло, по меркам высшего света, жил в скромном одноэтажном домике, заросшем плющом. Правда, когда в Агнесс открылась избранность, дела Гастелло пошли в гору.
Барон знал, что когда закончится весь этот фарс с моим подставным замужеством, Агнесс станет настоящей женой Эдриана и, может быть, даже императрицей.
Поэтому он выглядел довольным.
Хотя, все довольство с лица этого лысеющего мужчины с острой бородкой, как рукой сняло при виде меня.
Видно было, что отца прямо-таки корежило от необходимости принять меня в свою семью и дать свою фамилию даже чисто формально.
Если бы не великий план Агнесс, Клифф Гастелло никогда бы этого не сделал.
Я хотела ускользнуть и от него и от осуждающих взглядов, поэтому поспешно выскочила в сад. Шла все дальше и дальше по кирпичной дорожке, усыпанной красной опавшей листвой, и тут увидела за кустами нечто интересное.
Маленькая девочка лет девяти-десяти в пышном коротком голубом платье с подьюбником и кружевных панталончиках сидела за этюдником и рисовала лилии на пруду.
У нее были персиковые локоны и милое кукольное личико.
Моя младшая сестра Дебора была почти полной копией Агнесс.
Но, надо сказать, пруд с лилиями у нее получался превосходно!
В своем мире я интересовалась искусством, даже однажды купила курс одного блогера-искусствоведа. С удовольствием посещала музеи и выставки, и даже каким-то чудом умудрилась урвать за смешные деньги на аукционе картину довольно известного художника-символиста Василия Ракитина «Мой рай», которой очень гордилась и которую повесила у себя в спальне прямо над кроватью.
– Как красиво! – я во все глаза смотрела на холст. – Да у тебя талант!
Миловидное личико Деборы искривилось, и она задрала нос.
– Как будто ты что-то в этом понимаешь, деревенщина! – свысока бросила она, явно копируя родителей и Агнесс.
Эта десятилетка, так же, как и остальные, относилась к Фионе с глубочайшим презрением и не упускала возможности ее подколоть.
– Разве это достойно юной леди – обзывать другого человека таким грубым словом? – строго спросила я.
Задумавшись, девочка сморщила лоб.
– Агнесс тебя так называет, значит, можно! – выпалила она.